X-avia

empty-line/>

КАПИТАЛЬНЫЙ РАЗЛОМ ФЮЗЕЛЯЖА

Творческий акт – суть неприятие подсознанием ситуации, с которой сознание было

вынуждено смириться по ряду причин.

Сублимация, выражение, рефлексия, которая разрушает свой собственный объект –

суть одинокий вопль подсознания, взывающий к последней справедливости, достижение

которой уже фактически невозможно.

Пожалуйста, позвольте возопить моему подсознанию.

В жизни случаются долгие зоны турбулентности, прерванные взлеты, заносы на

рулежке, даже аварийные посадки, бывает, что выпадают кислородные маски, что

требуется огнетушитель или аварийная медицинская аптечка. Редко, но метко бывает в

жизни то, что я назову «капитальным разло мо м фюзеляжа». В таких случаях нельзя

доверять рассказам очевидцев, оставшихся в живых, и единственным адекватным

источником информации остаются беспристрастные оранжевые братья-близнецы, сухие

механические скрипторы – два бортовых самописца.

Извлечем черный ящик из-под обломков упавшего воздушного судна авиакомпании

«Schmerz und Angst».

Фюзеляж – скорлупа, черепная коробка, прячущая дражайшее сокровище, это ракушка,

внутри коей живет нежный склизкий моллюск, выращивающий жемчужину из случайной

песчинки – головной мозг, желеобразная субстанция, обволакивающая перламутром

изящных словес волею судьбы закравшуюся внутрь мысль. При капитальном разломе не

кладут в госпиталь. При капитальном разломе, стоя по колено в росе, на коленях по земле

рыскаешь; тут ведутся спасательные работы, ищут пуговицы для опознания, паспорта,

сгоревшие еще в самые первые секунды; ищут фрагменты тел; там же и я стою на

коленях, слепая, на ощупь ищу дрожащий холодец своих мозгов, чтобы наспех покидать

его в пробитую яичную скорлупу, зовущуюся головой, верхушкой человека; я сгружу его

найденной массой извалявшегося в лесной траве пудинга, обмотаюсь скотчем, задерну

голову оранжевым чехлом, - черный ящик найден. Бортовой самописец поврежден, но мы

попытаемся расшифровать его записи.

Я упаду в любой автомобиль, и поеду домой, в любой свой дом на любом автомобиле,

держа в руках трофейный диктофон, найденный на месте авиакатастрофы, поддерживая

деревянными руками залатанный изолентой кокосовый орех своей головы, этого

единственного бортового самописца, который поддастся расшифровке, чем я и займусь

дома, только, умоляю, водитель, жми на газ, дай обезболивающего, от мигрени или

схожего, а то вот-вот треснет, и никто уже не докопается до истины.

Дома мое лицо будет лежать на клавиатуре, а за окном сменятся восходы и закаты,

погода и направление ветра, мой лоб продавит клавиши, стройные ряды букв, горло же

вновь одолеет приступ кашля, и это кровохарканье тоже будет на бумаге, чернила

печатают пальцами, печатают пальцы чернилами, но, когда я закашляюсь, то сплюну туда

же, на лист, торчащий из машинки, и алое потечет красной строкой вниз, - то и будет

беззвучный, немой и уже такой постфактовый, такой неактуальный вопль подсознания.

А теперь давайте петь по делу.

* * *

Эмоции одолеваемы. Рациональность – чудовищный враг, непобедимый.

Из всех бед, сотканных и порожденных чувствами, можно выбраться усилием воли,

железной воли, триумфом воли вызволяя себя крюком руки за шиворот из уютного болота

страданий. Эмоциональность дрессируема.

Но нет большего мучения, чем бороться с рационализмом (притом с собственным),

прогибать его под рамки наглядной действительности, придумывать какие-то доводы, в

которые никогда не поверишь, пытаться объяснить необъяснимое, осмыслить

бессмысленное.

С сердцем можно договориться о чем угодно.

С разумом договариваться не стоит – ибо изначальное несогласие с разумом будет

сигналом вашего психического здоровья и степени адекватности.

А менее всего стоит, зная и всем рассудком отдавая себе отчет в происходящем, -

искусственно подстраивать разум принять ситуацию алогичную, гротескную в своей

пустозвонности и масштабности; менее всего стоит рассудком оценивать чужые выхлесты

сердца; менее всего стоит судить чужое эмоциональное своим рациональным – ибо это

неизбежно приведет к капитальному разлому фюзеляжа.

Заметим, что он разломится именно у того участника противостояния, который будет

«Рассудочным». «Сердечный» участник возгорится разлитым топливом, и остынет

утренней росой следующего же дня, пока спасатели будут тщетно искать уцелевших в

покореженной жестяной банке фюзеляжа, в металлических обломках одного чересчур

механизированного самолета, в пробитом корпусе одной слишком привыкшей искать

всему разумное объяснение головы.

* * *

На взлетно-посадочной полосе эти же елки, эти поля, над которыми вечная дымка

уходит вечерами на запад. На запад, на запад туда она идет, туманная, вкруг Горы,

закатывается за солнцем, я смотрю, и продолжаю смотреть, перещелкивая счетчиком на

приеме груз-багажа.

Монсьер Бортпроводник, зачем ты продал мои фирмовые часики, подаренные мне Б.,

уличным торгашам? Я буду останавливать все циферблаты одним только злым взглядом, я

буду везде и всюду искать свои часики Longines, доеду и до твоих железнодорожных депо

на блестящем автомобиле, но ни на одном черном рынке не обнаружу их.

Ты будешь крутиться волчком на ветру, в вихре и метели друзей-коллег, провозок,

допусков, шелеста страниц летных свидетельств, явок и опозданий, ты будешь бояться

увольнения, считать дни до зарплаты, скучать по ребенку, скучать по родителям, скучать