Я – борец! 2 Назад в СССР

— Они мне помогают и всей общаге, по сути, но глаза у них грустные совсем и хромают почему-то. — продолжила она.

— Их вчера из комсомола турнули, видимо, осознали, чего лишились, — вставил свои две копейки Гена.

— Ну, хорошо, если так, — грустно произнесла Света.

И я понял, что она тоже недосыпает: цех, общественная работа занимает всё её время.

— А хромают они потому, что стиральную машину тяжело нести даже вдвоём. Она же не столько тяжёлая, сколько неудобная, — выдал я.

— Пойдёшь в цех, кстати? Уже надо потихонечку собираться, — спросила Света.

— Свет, ты дай человеку поесть. Успеет он в ваш цех, — вступилась Анна.

О, а вот и ревность. Думал, не дождусь от моей подруги по пешим прогулкам.

— Ладно, до встречи в цехе, — кивнула студорг и вышла, помахав всем рукой.

— Саш, я не хочу, чтобы ты с ней ходил, даже если вам по пути, — предъявила мне Аня.

— Ходи только с одной девушкой! — погрозил мне Гена пальцем.

— Так, ну-ка пойдём поговорим! — вскочила Женя и, дёрнув за руку Генку, утащила его из комнаты.

— Дурак! — надула щёки Аня, смотря на исчезновение Гены и Жени.

Надо сказать, что подкол от Гены к Ане мне лично зашёл, но Женя правильно сделала, что его утащила, а то снова поругаются из-за нас, по сути.

— То есть ты не хочешь, чтобы я с ней ходил? — спросил я.

— Не хочу, — подтвердила Аня.

— Слушай, ты классно готовишь. Я буду рад, если это будет чаще. С меня, если что, продукты. Мы же, по сути, живём с тобой как две семьи: я да ты, Генка и Женька, — произнёс я, впитывая куском серого хлеба жижу, оставшуюся от яиц с томатами.

— Хорошо, мне не шибко сложно. Тем более Женя помогает, когда Гены нет.

— А знаешь что? Я, наверное, уволюсь с цеха, чтобы тебе было спокойнее. Я же там один парень. Да и надо сказать, что намотка стала труднее из-за тренировок — пальцы менее чувствительные, — произнёс я.

— Ты для этого гитару взял у Стёпы, чтобы мелкую моторику развивать?

— Творчество, Ань, оно облагораживает, — улыбнулся я.

Встав и взяв тарелки со стола, собрав их в кучу, собрался нести на мойку.

— Ты куда? — спросила Аня.

— Помою и пойду в цех увольняться.

— Отдай, я сама помою. Ещё бы мой мужчина в трусах по коридору не ходил с тарелками посуды, чтобы все сказали, что Аня о нём не заботится.

— О, точно, я же в трусах, — улыбнулся я.

Всё-таки дневной сон и ночной сон — это разные сны. Надо будет завести повязку для глаз, а пока буду класть на лицо свёрнутое в рулон полотенце. Аня вышла, забрав с собой посуду. А я, собравшись, побрёл в цех увольняться.

И каково же было моё удивление, когда я пришёл и, первым делом подойдя к Виктории Андреевне, сообщив ей новость, что увольняюсь, она сказала, что всё понимает, что здоровье дороже. Однако же, пройдясь по цеху, чтобы попрощаться с коллективом, я увидел, что на моём месте уже работает молоденькая девочка моего или Аниного возраста. Сразу же вспомнились слова воронежских «чекистов» о том, что нужно позвонить, чтобы парня взяли хоть на четверть, хоть на одну восьмую ставки. А когда поступил сигнал от «наших» вороновских, Вика Андреевна с удовольствием поставила на моё место трудолюбивую девочку, у которой не будут трястись кисти от борьбы.

Что ж, этап с цехом завершён. Теперь надо просто очень хорошо тренировать, да и личные тренировки с крепкими ребятами пойдут мне только на пользу…

Глава 24 Ну ешкин кот…

Этот вечер мы провели полноценно вместе с Аней в моей комнате: я нелепо играл на гитаре с заглушенными носком струнами изучая перебор, Аня читала. В какой-то момент я, не в силах больше терпеть дискомфорт в пальцах, оставил игру, и в этот самый момент Аня вздохнула.

Подняв глаза, я прочитал синюю надпись — название, на бежевой обложке: «Москва» 1/1967.

— Что читаешь, о чём вздыхаешь? — спросил я.

— Булгакова, — выдохнула она.

— Что из Булгакова? — спросил я.

— «Мастера и Маргариту», — выдавила она, поднимая на меня взгляд, словно я только что родился.

— «Москва» 1/1967? — снова спросил я.

— Это журнал, тут он напечатан. Говорят, что полная версия шире и острее, — заговорщицки произнесла она.

— Да вроде нет там ничего острого. Я понимаю, если бы «Белая гвардия» или «Собачье сердце», — произнёс я.

— Ты читал «Собачье сердце»? — спросила она удивлённо.

— А что тут такого? — спросил в ответ я, понимая, что говорим про какую-то тонкую красную линию, рядом с которой нужно быть совсем осторожным.

— Я эти-то, отцензурированные, взяла, отстояв очередь в три месяца. А ты говоришь, читал «Собачье сердце». — удивилась она.

— Давно, правда, — отмахнулся я, откладывая гитару на кровать.

— Расскажи, о чём в Собачьем сердце? — она тоже отложила свой журнал и пересела ко мне на кровать.

— Так, ну с чего бы начать… Жил-был во времена революции хирург, профессор Преображенский, явный либерал, за всё хорошее против всего плохого. И вот он в качестве эксперимента пересаживает бродячему псу Шарику гипофиз от умершего не своей смертью не самого хорошего члена общества того времени, вора и прохиндея по сюжету. А пёс постепенно превращается в человека, которого после называют Шариковым. И этот самый Шариков является носителем самых отвратительных качеств простого человека глазами Булгакова: пьёт и пишет доносы. В конце концов доктор совершает обратную операцию, и Шариков превращается обратно. Книга про скользкую мораль, обличающая сложные моменты того времени истории.

— Вот бы достать, почитать где-нибудь… — протянула Аня.

— Лет через пять экранизируют и «Собачье сердце», и многое другое, и свободно сможешь читать. — пожал я плечами, вероятно кое-что сейчас достать просто нельзя.

— А какая, как ты считаешь, главная мысль в «Собачьем сердце»? — спросила она, заставив меня задуматься.

— Хороший пёс не всегда хороший человек, и наоборот, — улыбнулся я.

— Пёс — это аллегория? — спросила она, улыбаясь.

— Пёс — это стадия. Эксперимент Преображенского — это социальный лифт, с которым Шариков морально не справился, опять же по мнению доктора.