Я боялся - пока был живой

Родитель мои - потомственные милиционеры.

Вот, кстати, мое гинеко... генеалогическое дерево: прадед мой был дворянином. И служил он верой и правдой при дворе графа Разумовского. Вернее, во дворе.

Дворником служил.

Граф очень любил и отмечал моего деда за веселый характер, и всегда поутру, выйдя во двор, обязательно подходил лично к моему прадеду и стучал его кулаком по лбу, приговаривая:

– Граф-то у тебя - Разумовский, да только ты - не таковский, а дураковский.

Вот так, с легкой руки графа, стали мы Дураковыми, так нас и в паспорта писали.

Но так было недолго. Пришла Великая Пролетарская, и мой прадед, быстренько записавшись в милицию, тут же подчистую конфисковал своего графа. И прежде чем отправить своего узурпатора-графа в тюрьму, пошутил легко и изящно, прямо по графски, мол, и мы умеем благородные шутки шутить.

Сделал он это так: подошел к графу, да как даст ему по морде, а потом и говорит:

– Я-то, может быть, и дураковский, а ты теперь сам-то - каковский?!

И весело так засмеялся.

Граф, тупой совсем, почему-то шутки его не понял, не оценил.

Вот таким образом прадед мой стал милиционером.

А после и дед мой, и отец тоже все были милиционерами.

А мне куда же было деваться? Династия! Она, династия Дураковых, до сих пор в милиции старейшая из династий.

Все в нашем роду были милиционерами, даже все бабки-прабабки были женами милиционеров.

Папаня же мой состоял в милиции при складе вещественных доказательств.

Не всегда, конечно же. Он сперва тоже оперативником был. Но после ряда тяжелых ранений и контузий, когда ему в упор заряд картечи в голову всадили, что ему еще оставалось?

Врачи и так удивлялись, почему это он живой ходит? Невероятный случай в медицине, говорили. А то!

Все как есть мозги начисто картечью из головы выдуло, а ему хоть бы хны. Живет. Но все же некоторые изменения, конечно же, в организме произошли.

Чуть было даже в тюрьму мой папаня не загремел за умышленное уничтожение вещественных доказательств.

Дело все в том, что папаня мой приспособился выдувать конфискованные спирт и самогон. А воспитан он был так, что пить и не закусывать не умел. А что можно съесть на складе вещественных доказательств? Правильно! Только эти самые вещественные доказательства. Вот их-то мой папаня и стал употреблять в закуску.

Как только про это распознали, тут же уволили его на почетную пенсию.

Тогда-то он сразу же от скуки меня родил.

И дал он мне на радостях гордое имя - Гертрудий: что означает: герой труда! Вот он я каков! И девиз у меня соответствующий: "Посмотрите - вот каков наш Гертрудий Дураков!".

Ну вот, просветил я вас по поводу своей биографии, а теперь давайте вернемся в нотариальную контору, где Арнольдик с ужасом и состраданием разглядывал мою разбитую физиономию.

– Они вас Очень Жестоко Били?
– сочувственно и жалостливо поинтересовался он.

– Да это об стену, Арнольд Электронович! Это все пустяки! Как говорил великий Карлсон: "пустяки, дело житейское".

– Вот звери!
– возмутился Арнольдик.
– Бить человека лицом об стену это безнравственно! Где же такое видано?! За что эти звери вас так избили?

– Это не они, это я сам, - честно признался я.

– Ничего не понимаю, - приподнял брови Арнольдик.

– А зачем это вы себя... так? И где ваш Петюня?

– Я пытался в окно выпрыгнуть...
– начал я повествовать о своих злоключениях, но меня тут же перебил нетерпеливый Арнольдик, выдвинув свою теорию произошедшего со мной.

– Вы промахнулись мимо окна и попали в стену!

– Да нет!
– начал было оправдываться я, но махнул рукой.
– Лучше я вам потом все объясню. А по поводу Петюни не знаю даже как сказать... Страшная кончина. Могу только сообщить, чтобы вы не ели колбасу, Арнольд Электронович.

– Бред какой-то!
– воскликнул Арнольдик.
– При чем тут колбаса?! Я вас про Петюню спрашивал!

– Давайте мы на улице поговорим!
– взмолился я, понимая, что в кратчайшие сроки ничего рассказать и объяснить про происшедшие со мной совершенно невероятные вещи я не сумею.
– Давайте разговоры оставим на потом, а пока лучше нам побыстрее убраться отсюда подальше.

– Да, да, конечно!
– засуетился Арнольдик.
– Вы совершенно правы! Вот, возьмите, это вам.

Он протянул мне столь привычный для меня пистолет "Макарова".

– А вы сами?
– спросил я.

– У меня этого добра теперь навалом!
– небрежно бросил Арнольдик.
– В войну столько оружия не имел.

Он засунул "ТТ" под пиджак, за пояс, а еще один из пистолетов опустил в карман пиджака, откуда торчали кончики Гаванских сигар. В другом кармане я с удивлением увидел горлышко бутылки, но промолчал, пристроив "Макаров" на коленях под пледом.

Арнольдик взял мою коляску сзади, и мы поехали по коридорам. Там, уже возле самого заветного выхода, маячила фигура повернувшегося спиной к нам охранника, весьма внушительных габаритов.

– Спокойно, спокойно, - шептал я.
– Мы с вами завершили нотариальную сделку и теперь едем домой.

– Хорошо, хорошо, - также шепотом отвечал Арнольдик.

Мы почти что поравнялись со столиком у выхода, когда охранник повернулся к нам лицом, и я с ужасом догадался, почему охранник не сидит, а беспрестанно ходит.

Сидеть охранник не мог!

А вернее, не могла! Потому что этим охранником оказалась не кто иная, как тетя Катя собственной персоной, подрабатывающая здесь, вероятно, по совместительству.

На какое-то мгновение мы все замерли...

И в этот момент захрипел, забормотал динамик селекторной связи. Он заговорил голосом Сергеича. И не заговорил даже, а скорее всего душераздирающе завопил:

– Охрана!!! Охрана!!!
– взывал он.
– Немедленно к третьему кабинету с универсальным ключом! Мы горим! Скорее к нам на помощь! Задержите придурка в инвалидной коляске и сумасшедшего деда! Скорее на помощь! Скорее!!!

Из динамика раздалось шипение, я даже поморщился, живо представив себе яичницу на горячей сковородке, а тетя Катя метнулась к металлическому шкафчику, висевшему на стенке, открыла его, достала ключ и остановилась в растерянности, не зная, что же ей делать в первую очередь: задерживать нас, или спасать шипящего уже Сергеича.