Я или Человек Без Тела

Я выпил залпом, как когда-то в молодости, а Пупок сделал маленький глоток и поставил чашку на стол.

–  У меня ведь, Колян, желудка считай, нет. И вообще…

–  Это…, - я провел по своей голове рукой и кивнул на его лысину.

–  Химия. Рак у меня. Четвертая стадия. Врачи говорят - максимум до мая протяну.

–  А может быть…, - я хотел что-то порекомендовать Пупку, сказать, что сейчас существуют некоторые новейшие методики, что есть всякие целители, знахари, что есть зарубежная медицина, в конце концов, и что я готов оплатить его лечение, но Пупок, правильно рассудив, что знает все, что я могу ему предложить, перебил меня:

–  Пустое. Поздно уже. Ничего исправить нельзя… А жалко. Нет, не умирать жалко. Жалко, что жизнь исправить не удастся, покаяться перед теми, кого в этой жизни обидел. А таких много было. Некоторых только на том свете увижу. Ну, оттяну я свою кончину еще на пару месяцев, толку то?

–  А ты бы хотел жизнь по-другому прожить?

Пупок посмотрел на меня внимательно.

–  Да. Хотел бы.

Он встал и вышел в коридор. Через минуту вернулся, неся в руках глиняную пепельницу в виде черепа и папиросы. Закурил. Предложил мне, но я вытащил свои сигареты.

–  Прости. Я не курю папирос. Для меня они очень крепкие.

–  А я сигареты не могу, слабые. Вот, к папиросам привык.

–  А тебе курить можно?

–  Организм принимает - значит, можно.

Минут десять или пятнадцать мы с Пупком вспоминали наши школьные проказы и подвиги. Кое-что я подзабыл, а Пупок помнил каждую мелочь.

Наверное, для него эти годы были самым светлыми воспоминаниями жизни. Но вдруг Пупок как-то резко устал от разговора.

–  Ну ладно, - сказал он, - давай, Колян, колись, что тебя ко мне привело, какая-такая, печаль-кручина?

Я для храбрости хлопнул еще одну рюмку коньяка и спросил:

–  Ты нашу математичку, Елену Аркадьевну помнишь?

–  Малкову?
– хмыкнул Пупок.

Точно, подумал я, Малкова! Малкова Елена Аркадьевна. А я забыл.

Ни то Мальцева, ни то Малышева, думал.

–  Ты еще у нее авторучку…взял. Красная такая, по-моему.

Я оторопел.

–  Ты знал?

–  Я видел, как ты ее из-под тетрадок вытащил и в карман штанов спрятал. Еще подумал тогда - На фиг она тебе сдалась?

Я был в полном нокауте. Машинально налил себе еще и выпил.

–  А почему ты не сказал никому, что это я авторучку украл?

–  Странный вопрос! Как я мог товарища заложить? Не по понятиям это.

–  Какие к чертям собачьим понятия? Ведь все же на тебя подумали…

–  Ну и что? Пусть подумали. Я же не брал, мне оправдываться не нужно было. А на тебя указать…? Зачем? Ты нормальным пацаном был.

Закладывать мне всегда в падлу было. А тогда? Если бы я тебя заложил, от тебя бы все наши отвернулись. И учителя бы к тебе по-другому относиться стали.

–  Тебе ведь даже после этого инцидента из Полынограда уехать пришлось, - напомнил я.

Пупок отрицательно помотал головой.

–  Мы с мамой так и так бы уехали. Отца из зоны на химию перевели.

Мы к нему переехать и собирались. Мама там, в Кинтерепе, фельдшером устроилась. Пить бросить хотела, новую жизнь начать…

–  Бросила?

–  Бросила. Два года почти не пила. Потом отец снова сел, ну, она и запила по-черному. Отравилась какой-то бормотухой и умерла. А отца на зоне якут-вертухай из калаша застрелил.

Я снова потянулся к бутылке.

–  В статье было написано, что ты практически не пьешь и ведешь здоровый образ жизни, - заметил Пупок.
– Врут?

–  Журналисты всегда или нагло врут или сильно преувеличивают.

Пупок взял со стола бутылку, поднес горлышко к носу, понюхал, поморщился.

–  Эх, сколько я этого зелья выпил!
– вздохнул он.
– Ты себе эту мою цистерну даже вообразить не сможешь. А теперь, веришь, даже не хочу… - И Пупок с каким-то отвращением отодвинул бутылку от себя.

–  А Малкова жива здорова. Правда, старенькая совсем. Этим летом, в июне восемьдесят два будет. Жаль не смогу прийти, поздравить.

–  Так ты что, встречался с ней?

–  Захожу иногда, попроведовать, - уклончиво ответил Пупок.
– А ты что, авторучку эту вернуть ей собрался?

–  У меня ее нет. Я выбросил ее в котлован через несколько дней.

–  Правильно сделал.

–  Ты мне дашь адрес Елены Аркадьевны?

–  А что не дать? Пиши.

Я записал.

–  А теперь иди. Я устал. Извини, что не отведал твоего угощенья, нельзя мне. Бананы оставь, а остальное забирай.

–  Да ты что? Не буду я ничего забирать! Отдай своей домработнице.

–  Правильно! Отдам ей. А коньяк бомжи допьют, тут у них в соседнем доме типа общежитие.

–  Слушай, Пупок, может, тебе деньги нужны?

Пупок посмотрел на меня весело, подмигнул и ответил:

–  У меня денег много. Гораздо больше, чем мне нужно. Во всяком случае, на кефир до мая хватит.

От Пупка я поехал к Елене Аркадьевне. По пути я попросил Сашу остановиться у магазина "Дорогие подарки" и купил авторучку "Паркер" с золотым пером, похожую на ту, фурцевскую. Я ее долго выбирал, пытаясь найти такую, чтобы она была того же самого ярко-малинового цвета.

Квартира, где жила Елена Аркадьевна находилась на девятом этаже панельной девятиэтажки. В кабине лифта пахло мочой и пивом, а на стенке было начертано: "Колян - мудак!". Это обо мне, подумал я.

Дверь мне открыла худощавая женщина в стеганом халате и желтой косынке. Ей было на вид лет шестьдесят, и это была не Елена

Аркадьевна. Но взгляд выцветших голубых глаз был мне знаком. Дочка, решил я.

–  Вы из собеса?
– спросила она.

–  Нет, я не из собеса.

–  А вы из ЖЭКа! Проходите. Посмотрите. Посмотрите, все течет.

Весна наступила, и потекло.

–  Простите, но я и не из ЖЭКа. Я учился у Елены Аркадьевны. Она дома? Я хотел бы ее увидеть.

–  А где ж ей быть?
– искренне удивилась дочь моей бывшей математички.
– Мама! К тебе пришли.
– И мне, тихо: - Мама не встает уже второй год. У нее был инсульт и с тех пор она не может ходить. И с головой у нее… Вряд ли она вас вспомнит.

–  Это Пашенька?
– раздался из спальни слабый старческий голос.
–

Пусть проходит скорее. Он так давно не приходил. Света, ну, где же он?