Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
6 мая. После обычной прогулки по Парк-стрит я прошел в ее южную часть, где никогда не бывал раньше. Там расположены два старейших в городе английских кладбища. Хождение по кладбищам — занятие не самое приятное, но безусловно поучительное. Поэтому я решил все-таки побывать на одном из них, Северном, открытом в 1767 году. Когда-то оно было, наверное, по-своему величественным и красивым, чистым, ухоженным. Увы, все это в прошлом… Дорожки давно заросли пышной тропической зеленью. Среди моря трав, по пояс посетителю, высятся полу-развалившиеся надгробия, с опавшей облицовкой, обнажившей старые, почерневшие кирпичи. Особенно много пирамид, трех- и четырехгранных, различной высоты и крутизны, с барельефами, надписями и без оных; издалека они похожи на диковинный лес, вздымающийся к небесам. Много кубов и параллелепипедов, увенчанных урнами. Есть несколько довольно крупных склепов. Полуразличимые
А вечером — зрелище совсем другого, суетного рода. По просьбе женщин из торгпредства я сопровождал их в «золотой» магазин, где заказывают украшения. Он находится на Бипин-Гангули-стрит, в просторечье именуемой у нас «золотая улица»: здесь не сравнительно коротком участке расположены по обеим сторонам несколько десятков ювелирных, преимущественно торгующих золотом магазинов. Правда, большинство из них — это скорее небольшие лавки.
Надо сказать, что здешние магазины отличаются ют делийских. Там все сокровища чванливо выставлены на витринах, выходящих на улицу, и на многочисленных стендах внутри: ходи, смотри, выбирай! Здесь все по-другому: нет не только витрин, но даже окон. У входа стоит здоровенный охранник с винтовкой. Заходя в крохотный «пропускник», ступаешь на металлическую платформу, замыкаешь какие-то контакты, и дверь во внутреннее помещение открывается. Внутри никаких стендов — голые стены и за перегородкой прилавок. Хозяин, сидящий (с ногами, конечно) на прилавке, в присутствии еще одного работника достает один за другим плоские чемоданчики с кольцами и камнями. Посмотрели один — он тщательно запирается, открывается другой. Оригинальная продукция, которую я видел только в Калькутте, — золотая филигрань. Крохотный, в доли грамма, кусочек золота растягивается в кольцо, состоящее из ажурного, красиво сплетенного орнамента. Выглядит такое кольцо большим и «пышным», а на деле в нем больше воздуха, чем металла. Красиво, но очень непрочно — кольцо мнется от малейшего нажима и носить его пужно предельно осторожно.
Когда началась обычная женская вакханалия примерки и заказывания, грозившая растянуться надолго, я вышел на улицу и предался любимому занятию: созерцанию обыденной жизни улицы. Мой наблюдательный пункт был под воротами старинного, когда-то, наверное, очень красивого особняка с остатками лепнины, где размещается сейчас редакция газеты «Басумати» («Бошумоти»), органа КПИ.
Около 6 часов вечера. Небо еще светлое, но на тротуары наползали вечерние тени. Рабочий день кончился, наступил час пик. Толпы народа возвращались с работы — клерки, приказчики, работники фирм и банков, рабочие джутовых фабрик. Трамваи с трудом проталкивались сквозь толпы пешеходов, занявших нею улицу. Около меня на тротуаре раскинулся овощной рыночек — жалкие кучки крохотных, с редиску, помидоров, зеленых мелких манго, гороха, картошки. Мы, европейцы, и не знаем, что такие овощи есть в Индии, это третий сорт, для бедняков. Некоторые из бегущих (именно бегущих, а не идущих) мимо останавливались, приценивались. Дама в красивом, тканном золотом сари открыла изящную сумочку, достала несколько пайс, взяла четыре крохотных помидора, спрятала в ту же сумочку. Здесь же взвешивали и клубни, напоминающие картошку. Один клубень откатился в сторону, и тут же его сцапал подкравшийся между ногами прохожих мальчишка и, не оглядываясь, побежал прочь, на ходу запихивая клубень в рот. Рядом с продавцами овощей, по-видимому крестьянами из пригородных деревень, их 2 —3-летние дети, прямо так, сидят голым задиком на земле или в луже, ползают под ногами. Если поднять взгляд, увидишь черные, с потеками, днища балконов, выше — бледные лица за решетками окон. А наискосок от магазина — красный флаг над старым домом — штаб-квартира Коммунистической партии Индии.
7–8 мая. Завтра 30-летие Победы. Мы включились в подготовку давно и многое уже сделали. Готовятся к этой дате и наши бывшие союзники. На экраны хлынул поток фильмов о войне, старых и новых, — «Самый долгий день», «Генерал Паттон», «Битва за холм», «Пушки острова Наварон» и другие — о битвах в Африке, Сицилии, Нормандии. Сняты они все с размахом, технически безупречно, но очень уж облегченно, что ли. Вот «Битва за холм»: горстка американцев на какой-то горе, окруженная немцами, останавливает танковую атаку, скатив на наступающие бронированные чудища горящие бочки с бензином. Бензин горит оранжевым пламенем, танки взрываются, эсэсовцы в черной форме хватаются за головы. Лихо и малоправдоподобно.
Очень расстроил меня один знакомый из местного отделения ИСКО, частый наш гость. Вырезал из «Москоу Ньюс» викторину — хочет поехать в СССР. Попросил проверить ответы. Первый вопрос —
фото, изображающее Парад Победы 24 июня 1945 года на Красной площади. Читаю его ответ: германские войска в Москве. Спрашиваю: кто победил в войне? Мнется: Америка? Спрашиваю: а разве немцы были в Москве? Показывает свастику на лежащем на брусчатке знамени — значит, были… Я чуть не заревел — вот тебе и пропаганда. А ведь этот из грамотных, из активистов ИСКО, друзей…Так же «весело» было на просмотре югославского фильма «Сутьеска» — о самом страшном эпизоде партизанской войны в Югославии, когда немцы, окружив в долине партизан во главе с Тито, чуть было не уничтожили их всех. Фильм снят интересно, хотя к концу от беспрерывного уханья бомб, крови, жути становится просто нехорошо. Тито играет Ричард Бартон (своих не нашлось?), играет, правда, отлично. Есть немало «клюквы», вроде сцены, где Тито по телефону отдает распоряжение о роспуске Коминтерна. Рядом со мной сидел индиец, каждые пять минут спрашивавший меня: «А почему у вас не было оружия?», «А почему вас окружили?» и т. д. Мои попытки объяснить, что Югославия и СССР — разные страны, успеха не имели. Единственное, что ему удалось втолковать, это то, что русский и сербский языки — как хинди и бенгали.
9 мая. День был насыщен до предела. В 8 часов утра — митинг у памятника Ленину. На 5 вечера назначен огромный митинг в честь праздника Победы в одном из парков Калькутты, в 8 вечера — торжественный прием в Парк-отеле, организованный генконсульством. А в 10 утра я наконец вошел, хотя и не без трудностей, в «заколдованные» двери дома на Джорасанко, 6 — музея Рабиндраната Тагора.
9 мая — день рождения Р. Тагора. В этот день тысячи людей, молодых и старых, приходят сюда и старый дом подвергается ужасному испытанию, после которого оправляется целый год. В этот день длинная очередь ожидающих тянется через двор и уходит куда-то в перспективу Читпур-роуд. Многие часы люди стоят под палящим солнцем, терпеливо, без брани и неудовольствия, чтобы попасть в заветный дом.
А день сегодня был ужасный, самый жаркий за последние 50 лет: +43 градуса — температура для Калькутты с ее вечной водяной и паровой «подушкой» несвойственная. Наша маленькая делегация, включавшая гостя из Москвы — вице-президента ОСИД[17], заместителя директора Института им. Склифосовского А. П. Кузьмичева, стояла во дворе недолго: минут через 40 нас пожалели и впустили внутрь, причем втиснулись мы с огромным трудом, потому что плотность толпы, которую мы преодолевали, сравнима была разве что с московским трамваем в часы пик.
Бегло осматривая бесчисленные фотографии, картины, рисунки, тесно развешанные на стенках комнат, террас, коридоров, мы медленно, шаг за шагом, продвигались к сердцу музея — крохотной, темной, совершенно пустой комнатке, где в августе 1941 года перестало биться сердце великого бенгальца. Удивительным образом этот день связывался в сознании с днем Победы. «Какие вести из России?» — еле слышно спросил врача Тагор. Не желая беспокоить умирающего, врач ответил: «Немецкое наступление остановлено». — «Я знал, что их остановят», — прошептал Тагор. Это были его последние слова. И мы никогда не забудем, что последние мысли его были с нами, на окровавленных полях войны.
…Сняв обувь, вступаем мы в траурную комнату, утопающую в цветах, и возлагаем на место, где умер Тагор, большой венок. Минута молчания. И снова мы пробиваемся сквозь толпу, по-прежнему заполняющую старый дом, и выходим под неистовое солнце. Уже 12 часов дня, но толпа не убывает, она, наоборот, растет. Из глубины двора, где раскинут пандал, доносятся музыка и пение — добровольцы исполняют песни Тагора и будут исполнять их весь день. Их хватит надолго, подсчитано, что Тагор написал около 2 тысяч песен (и музыку, и слова), и все они до сих пор поются в народе. А кроме них — романы, повести, рассказы, стихи, преподавательская и общественная деятельность. А еще — несколько сотен оригинальных картин и рисунков!
5 часов вечера. На большой площади в районе университета — массовый антифашистский митинг, организованный специальным юбилейным комитетом. Площадь поделена на секторы, все организовано четко и внушительно. Масса лозунгов, цветов, знамен — каждый профсоюз пришел со своим собственным знаменем. Делегация ГДР сидела с таким важным видом, как будто именно она была главной героиней событий. Всего присутствовало несколько тысяч человек.
8 часов вечера. Прием в Парк-отеле — около 300 гостей, включая наших бывших союзников — генконсулов США, Англии, Франции. Тосты, спичи, разливанное море русской водки, бутерброды с икрой. Здесь меня представили пожилому человеку с волевым лицом и умными, холодными глазами — генеральному секретарю КП(м) Джиоти Басу, которого буржуаз-пая печать называет часто «хозяином Калькутты», памятуя, что в 60-е годы он возглавлял правительство Объединенного левого фронта[18].