Я не искала любовь

Отец назвал меня сумасшедшим, когда узнал об этом: он бы больше ценил меня, купи я моторную лодку, на которой ходил бы как цирковой клоун, организовывая вечеринки, где заводил бы связи, повышающие мою власть. Я избегал указывать ему на то, что, каким бы необщительным я не был, он рискует лишиться власти, если покажу миру свою истинную сущность. Отчасти это уже произошло, учитывая то, что случилось в фирме. Я не артист и не милый сукин сын. Вернее, я сукин сын, без сомнения, но далеко не милый.

Я странный персонаж, такой вот я.

Я богат, но ни пиявка. Я унаследовал преимущество, но никогда не почивал на лаврах. Мне дали трон, я сел на него, но не оброс на нём плесенью.

Я люблю покупать красивые вещи, но не люблю делиться ими с другими. Я не люблю, когда на палубе яхты снуёт кучка придурков.

Сам ремонтирую парусник, и на палубе я был, есть и буду один.

Я работаю над судном почти год, и нелегко продолжать, когда у тебя есть только выходные, чтобы выпустить пар, после восьмидесяти часов, проведённых за изучением контрактов, обсуждением пунктов, проведением телеконференций со всем миром и непрерывной учёбой, чтобы идти в ногу с постоянно меняющимися правилами и постановлениями.

Я сильно отстал, но это меня не обескураживает: в каком-то смысле удовольствие от работы по восстановлению больше, чем удовольствие, когда представляю себя под парусом.

В течение недели дом приводит в порядок местная жительница. Я встречаю её сразу, как только выхожу из машины. Она сажает цветы по бокам каждого французского окна. Если бы зависело от меня, везде был бы только песок. Она создала сад, настоящий английский газон, который противостоит (не знаю как), чрезмерной солёности. Анне Фергюсон (так зовут женщину), около пятидесяти лет, и она клянётся, что она ведьма. Настоящая ведьма, из тех, что создают целебные снадобья, толкуют значение кофейной гущи, клянутся, что могут расшифровать голос ветра и разговаривают с кошками.

Я не верю во всю эту чушь, хотя и не сомневаюсь, — Анна разговаривает и с мухами, но мне достаточно того, что она честна, делает дом пригодным для жилья и в ожидании моего приезда наполняет холодильник.

При виде меня её глаза оживляются. Не знаю почему, но я ей нравлюсь. С тех пор как стал владельцем дома, а это почти восемь лет, она тысячу раз пыталась накормить меня жемчужинами колдовской мудрости, но я всегда сдерживал её пыл. Однако она не сдаётся и часто повторяет мне, что я слишком много работаю, что я красивый молодой человек, но у меня усталый вид старика, мне следует больше бывать на свежем воздухе и что я должен хоть раз решиться взять с собой красивую девушку.

На самом деле, я никогда никого сюда не приводил. Мои интрижки на одну ночь остаются на Манхэттене. Даже мои короткие отношения никогда не выходили за пределы города. Здесь есть только я, моя лодка, атлантический океан и, в лучшем случае, Анна Фергюсон и её болтовня.

Она перечисляет все блюда, которые приготовила для меня в количестве, способном накормить целую армию, а затем заявляет:

— И всё же я была уверен, что на этот раз вы приедете не один. Я приготовила двойные порции всего. У меня был вещий сон, что…

— Анна, вы знаете, что я думаю об этом. Если вы закончили, я не против побыть один.

— Такой красивый молодой человек, как вы, не должен быть один. Не со мной, конечно, хотя я не слепая и вполне способна восхищаться вашими достоинствами. Но вы могли бы как-нибудь приехать с красивой девушкой! Я знаю, у вас их много. В прошлом я видела вас в журналах с писательницей, и с моделью, и с телеведущей, и я вижу, какой эффект вы производите на молодых дам, которые иногда проплывают мимо на яхтах по океану. Но вы слишком много работаете, вам нужно отдыхать, взять длительный отпуск и посмотреть по сторонам. Вам тридцать два года, у вас нет недостатка в деньгах, вы прекрасны, как солнце, и заслуживаете счастья.

Избегаю сообщать ей, что для того, чтобы быть счастливым, я, конечно, не жду, пока распутаются таинственные узлы судьбы, придуманные её небылицами. Я уже счастлив, по-своему.

— Анна, у меня есть счастье, и оно значительно увеличится, как только вы уйдёте, — поспешно говорю я.

— Не уверена, — бормочет она. — Но я всё равно ухожу. Сначала, однако, я должна рассказать вам свой сон. Там были вы, адвокат, и вы падали с вершины маяка в Монтауке. Как часто бывает во сне, маяк был гораздо выше, чем в реальности, примерно такой же высоты, как гора Эверест. Пока вы падали и падали, вдалеке среди тумана, показался силуэт большой птицы. Сначала она напоминала птеродактиля. Потом, по мере приближения, стала орлом, затем ястребом, а в конце — чайкой. Птица схватила вас своими лапками и сразу превратилась в голубя. Белый голубь, не больше тех, что вылетают из шляпы фокусника, но очень сильный, которому удалось поднять вас обратно, прежде чем вы рухнули на землю. Это показалось мне очень значительным, согласны?

— Я ничего не нахожу, — сухо отвечаю я. — Неужели вам нечем заняться в другом месте?

В ответ Анна расхохоталась и направилась прочь, напевая.

Я даже на миг не задумываюсь над её словами. Это просто пустая болтовня. Кроме того, я приехал сюда не для того, чтобы думать. Напротив, я могу с уверенностью сказать, что мои утомительные, но в то же время расслабляющие выходные, пока я шлифую корпус старого парусника и с терпением миниатюриста восстанавливаю его целые части, призваны избавить меня от любых мыслей.

Итак, я переодеваюсь и ныряю.

Океан вечно холодный и ветреный. Риск подхватить пневмонию велик, но мне нужен этот солёный холод. Вдалеке я замечаю серферов, гоняющих по волнам под защитой гидрокостюмов. То идёт дождь, то появляется солнце. Когда я выхожу из воды, я чувствую себя заново родившимся.

Я позволяю себе упасть на песок, пока солнце вторгается в пространство, прогоняя дождь. Солнце холодное и кусачее, но мне этого достаточно. Возможно, мне стоит жить здесь. Может быть, к чёрту Манхэттен, работу, пентхаус на Централ Парк Вест и Джейн.

Какое, бля, Джейн имеет к этому отношение? Почему в списке появилось её имя? Её дело точно не займёт у меня бесконечно много времени, и если когда-нибудь решусь послать всё подальше, я не буду считать это жертвой!

Я встаю и подхожу к месту, которое выделил под верфь. На высоких деревянных опорах корпус парусника парит, как библейский ковчег. Инстинктивно я вспоминаю Джейн и провокационные вопросы, которые она задавала своей матери в детстве и за которые получала наказание в виде ударов по рукам, запертых дверей, постных дней и молчания.

Пора бы мне перестать думать о ней. Я думал о ней по пути сюда, задаваясь вопросом, правильно ли я поступил, оставив её у Дит, в безопасности ли она, будет ли ей комфортно в галерее. Я также думал о ней, когда Анна Фергюсон рассказывала о голубях. И я думаю о ней сейчас.

Лучше посвятить себя работе и погрузить свой мозг в спячку.

Но видимо, мой мозг не заслуживает покоя. Потому что прямо сейчас, прямо здесь, голос прибивает меня к измерению, в котором я не хочу находиться.

Я слышу своё имя.