Я не искала любовь

Скорее, это у меня на языке вертится вопрос. Хочу спросить уже почти неделю, но пока так и не решилась его задать. Теперь, может, чтобы не дать начать разговор ей, возможно, потому что моё любопытство стало безотлагательным, я решаюсь.

— У вас есть какие-нибудь новости о вашем сыне? — Могла бы и сама позвонить ему, он оставил свою визитку, которую я не раз вертела в руках, но дальше так и не пошла. — Просто… Хочу сказать, я хотела бы знать, потому что… он должен был сообщить мне кое-что…

— Он болен, — ответила Дит. — В прошлые выходные Арон ездил в Хэмптон, купался в океане, будто сейчас июнь, а на обратном пути понял, что ему нехорошо. У него высокая температура, но он не хочет идти к врачу и не терпит, когда я суечусь вокруг него с материнской заботой. Как только ему станет лучше, он обязательно сделает то, что обещал.

Я киваю со смятением в сердце. Мне жаль, что он болен. Мне жаль больше, чем следовало бы для человека, который никто, и я чувствую себя настолько потерянной, что не держу это в себе. Я ничего не говорю, но видимо, выражение моего лица выражает ужасную меланхолию, потому что это замечает Дит. Она собирается что-то сказать, когда незнакомый мне голос отвлекает её внимание.

В галерею только что вошёл мужчина и окликнул Дит. На вид ему около тридцати, высокий и худой, с длинными чёрными волосами, половина которых собрана на затылке в высокий хвост, а остальные распущены до середины спины. Одет необычно: в редингот с большим количеством нашивок, обтягивающие чёрные кожаные брюки и высокие армейские ботинки. Вокруг глаз тёмная подводка, вдоль одной мочки ряд серёжек и одна рука усеяна кольцами. Не могу назвать его красивым, но в нём есть что-то очень сексуальное. За исключением волос, он похож на Дэвида Боуи из фильма «Лабиринт».

Они с Дит здороваются, начинают разговаривать, и я сразу понимаю, что это художник. Картины его. Костлявая балерина с вырванными крыльями была написана им.

Я уже собираюсь уходить, как Дит знакомит меня с ним. Лучше бы она этого не делала, но у Дит мания вовлекать меня во все дела и не оставлять в стороне.

Художника зовут Томас Мур. Думаю, это сценический псевдоним. У него странные зубы, немного острые, и загадочная неуловимая улыбка. Он смотрит мне в лицо, но не задерживается на шраме. Томас протягивает руку, и я замечаю, что на костяшках его пальцев вытатуированы кельтские руны.

— Знаешь, нашей Джейн не нравится эта картина, — восклицает Дит, когда я, кивнув, собираюсь исчезнуть. — Каждый раз, проходя мимо неё, она закрывает глаза или отводит взгляд.

Художник хмурится. Он не выглядит раздражённым, просто заинтригованным.

Не думаю, что Дит знает, как больно мне упоминать об этой картине и заставлять себя смотреть на неё. Думаю, она просто считает, что я страдаю патологической застенчивостью, или слишком чувствительна, а слишком реалистичная кровь на крыльях танцовщицы выбивает меня из колеи. Или, по крайней мере, я надеюсь, что это так. Надеюсь, Арон ничего не рассказал ей обо мне. В глубине души я знаю, что нет. Уверена, Дит много обо мне рассуждает, но не имеет никакой определённой и прямой информации. Возможно, она надеется, что, поговорив с художником, я смогу снять то странное напряжение, которое охватывает меня, когда даже тень от рамы этой циклопической картины касается моей на полу.

— Тебе не нравится, Джейн? — доверительно спрашивает он.

— Не. т, всё не так, — заикаюсь я. Возможно, я покраснела, может быть, побледнела, моё тело точно не может заткнуться. — Мне нравится, хотя… Просто больно. Обжигает, как солнце, пойманное в линзу, если… если ты соломинка под этой линзой.

На этих словах я убегаю. Я хочу домой. Хочу уехать отсюда. Хочу в моё успокаивающее ничто, в мои голые стены, в мою скудную мебель, в тот тусклый свет, который ухитряется заглянуть в мой подвал.

А потом мне нужны новости об Ароне.

Я скучаю по нему больше, чем по человеку, который должен быть никем, но по какой-то причине становится всем.

***

Я стою у здания уже час, как дура или как сумасшедшая. Наверное, и то и другое.

В минуту наглости я даже попыталась позвонить ему. Телефон звонил, Арон не отвечал, и смелость умерла после первой попытки.

Итак, я тревожно заламываю руки в двадцати метрах от входа в небоскрёб, где живёт Арон. Я хочу знать, как он, и боюсь лишний раз спросить об этом у Дит. Иногда, мне кажется, она может прочитать на моём лице всё, что думаю о её сыне. Иногда она смотрит на меня с подозрением, иногда — с недоумением, иногда — с беспокойством. Я больше не буду её спрашивать, иначе в следующий раз она скажет что-нибудь вроде: «Не влюбляйся в него; у тебя больше шансов добиться взаимности от героя романа, сошедшего со страниц и ворвавшегося к тебе в дом во плоти, чем от Арона».

И вот я — безумная и оцепеневшая — стою рядом с его домом, пока не заходит солнце.

Как только вижу, что мои ноги движутся в направлении холла, полного мудаков, готовых снова одарить меня надменным рентгеновским взглядом, задаюсь вопросом, когда я двинулась туда. Я этого не осознавала, но решаю не останавливаться.

Швейцар и портье верны себе, но вынуждена признать, — их взгляды хоть и полны раздражения, но его меньше, чем в прошлый раз. Возможно, потому, что я лучше одета, может, у них было доказательство того, что жилец с верхнего этажа не изгнал меня, как смертельный вирус, а, наоборот, отнёсся ко мне с уважением, когда уходила неделю назад. Факт остаётся фактом — их возражения не столь резкие.

Они делают необходимый телефонный звонок, но никто не отвечает.

— Я знаю, Арон Ричмонд болен, — говорю я. — Поэтому я и пришла к нему. Мы друзья, — вру я, но, возможно, лгу правильно, потому что человек в костюме дворецкого великого князя только бормочет что-то невнятное и снова безуспешно пытается набрать внутренний номер. — Может, он упал в обморок, — добавляю я с искренним беспокойством. — И если с ним что-то случится, а вы не дадите мне подняться, то это будет ваша вина.

И тогда, не дожидаясь дальнейших возражений, пока меня попытаются остановить, я вхожу в лифт пентхауса. По пути наверх я ожидаю, что всё заблокируют, свет погаснет, или лифт начнёт падать со скоростью ракеты, но ничего подобного не происходит. Я добираюсь до нужного мне места без шума.

Арон не стоит перед входной дверью, ожидая меня, как в прошлый раз. Массивная чёрная дверь закрыта. Звонка нет, и я пытаюсь постучать. Дерево очень прочное, поэтому я стучу сильно. На седьмой решительный удар костяшками пальцев дверь неожиданно открывается.

Передо мной появляется мужчина, похожий на полуголого йети. На нём треники и ничего сверху, длинная борода и дикий взгляд.

— Какого хрена вам всем надо? — рявкает он.

Как только он замечает меня, то делает мне честь, не добавляя к своему удивлению злости. Сомневаюсь, что его успели предупредить по телефону о моём приходе, возможно, Арон продолжал не отвечать, может, он отдыхал и не хотел, чтобы его беспокоили, и, конечно, он даже не собирался вставать, чтобы подойти и открыть дверь, но на какое-то мгновение, настолько маленькое, что оно вызывает зависть у атомов, мне кажется, что он даже рад меня видеть.

Но, конечно, я заблуждалась, потому что взгляд, который он бросает на меня мгновение спустя, мрачен и сокрушителен.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он, грубоватым жестом поглаживая свои щёки. Эта светлая борода, ничто по сравнению с бородой дровосека. Но по сравнению с его обычно хорошо выбритым лицом, растительность придаёт ему неопрятный, дикий и мужественный вид, что непропорционально увеличивает скорость, с которой бьётся моё и без того не слишком спокойное сердце.

— Я пришла узнать, как вы себя чувствуете, — бормочу я, и мой голос звучит совсем тихо, почти поглощается захлёбывающимся сердцебиением. — Ваша мать сказала, что у вас температура и… Я хотела узнать, не нужно ли вам… что-нибудь.