Я не вру, мама

– Астагфируллах! – воскликнула Абика.

Бабай окончательно отстал и, прекратив записывать мой бред, снял очки.

– Такое ощущение, что мы не на целине живем, а в морском порту. У нас что в городе, кроме твоего Ишима, больше ничего нет? Вот он прошел через город, и что дальше?

– В Иртыш ушел, – ответил я.

– А дальше?

– В Обь нырнул.

– А потом?

– В Карское море вошел!

– А Обская губа? – Бабай поднялся с кресла-качалки и подошел к карте, висящей на стене. – Помнишь, я тебя учил, что сначала вот сюда, – он ткнул пальцем в точку, находящуюся у самой верхней кромки суши, закрашенной коричневым цветом, – а потом только в Карское море. И в конце куда девается?

– В Ледовитый океан, – радостно произнес я, предчувствуя, что занятия подходят к концу.

Бабай вновь вернулся в свое кресло и о чем-то задумался. Тем временем Абика достала из духовки балиш и, сняв его с противня, поставила на стол.

– Давайте кушать, – сказала она и разлила по кисюшкам чай с молоком, – потом учиться будете.

Я слопал три огромных куска яблочного балиша и выпил две кисюшки чая. Бабай все время молчал. За едой он часто молчал. Это я то болтал, то ерзал на стуле, то вставал и убегал в другую комнату, словно там что-то забыл важное. За это мне делали замечания, заставляя постоянно мыть руки.

– И что же получается, – наконец-то заговорил Бабай, – сочинение твое – какой смысл несет? Что общего у нас с рекой?

– Общего? – переспросил я и ухватил еще один кусок балиша в тот момент, когда Абика стала собирать со стола.

– Пережуй сначала, – строго сказала она, – потом ответишь.

Пережевывая сладкий теплый татарский пирог, я прокручивал в голове, что может быть у нас общего с рекой. Зачем я ее вообще вспомнил, рассказывая про родной город. В садике нас учат говорить о зерне. Мы и картинки рисуем про зерно постоянно. Золотой Колос. Золотая Нива. Золотое Зернышко. Не город, а зернохранилище какое-то.

– Вот ты начал с Ишима, – стал подсказывать мне Бабай, – мол, твоя речка бежит через город, а потом впадает в другую речку. Какая из них получается больше?

– Иртыш, – сообразил я, – он больше.

– А Иртыш, по твоим словам, впадает в другую, значит…?

– Ну, значит, Обь еще больше, – понял я подсказку Бабая, – а Карское море, то есть Губа вначале Обская, вообще огромная, и море еще огромнее, а уж океан – тот вообще полмира занимает!

– Правильно, – сказал Бабай, – и выходит…?

– И выходит… – повторил я за ним.

– Что…

– Что…

– Мы…

– Мы…

– Мы, люди, живущие на берегу реки Ишим…

– Ишим, – не стал я произносить вслух все предложение.

– Тоже причастны к Арктике и являемся началом большого пути.

– Ни фига себе, – всерьез удивился я и зачесал свою макушку, – вот это да!

– А ты думал! – довольный своим выводом, сказал Бабай. – Это и есть родной город. Родная земля. Понимаешь? Все взаимосвязано. Ты на Ишиме с моста прыгнул, а в Карском море волна пошла. Ты в парке дерево вчера пнул? А в Африке баобаб сломался и упал на слона.

– Больше не буду, – расстроился я из-за вчерашнего поступка, – честно, не буду деревья пинать.

– Зато ты на даче редиску посадил. И в Индии Раджив Ганди накормил десятки детей.

– Редиской? – поразился я. – Моей редиской, что ли?

– Уф, – домывая посуду, вздохнула Абика, – больше совсем нечему учить ребенка, что ли? У тебя кино не началось еще?

Я вспомнил про фильм. До кинотеатра «Октябрь» бегом минут пять. Время считать по часам я не умел. Пытался ориентироваться по солнцу, как Гойко Митич в фильме «Чингачкук – Большой змей», но выходило слабо. Дядя Наум говорит, это потому, что я не настоящий индеец. Лишь по папе.

– А сколько время? – заерзал я на стуле, вмиг забыв про родную землю и редиски для голодных детей в Индии.

– Успеешь, – Бабай снял со спинки кресла свою полосатую пижаму и, достав из кармана рубль, протянул мне: – И на мороженое.

Надев сандалики, я рванул в кинотеатр. Пробежал вдоль Вечного огня. Посмотрел на неподвижно стоящих возле него пионеров и, поймав на себе их гордый взгляд, полетел дальше.

В кинозале было битком народу. Помахав рукой знакомым пацанам, я уселся поудобнее в кресло и начал смотреть кино, грызя бумажный стаканчик, оставшийся от мороженого. В момент, когда робот номер 5 раздавил Кузнечика, до меня наконец-то дошли слова Бабая о редиске и Радживе Ганди.

Глава 3. Фетровые облака

Квадратная мусороуборочная машина с огромным красным транспарантом, закрепленным вдоль кузова, шла перед колонной. Люди с праздничными бантами, плакатами, портретами, флагами и цветами тянулись за ней, подстраивая свой шаг под движение «мусорки». Сначала шли красиво, не ломая строй по краям, тянулись друг за другом ровные ряды колонны. Митингующие то и дело, словно по чьей-то указке, одновременно поднимали руки вверх и махали ими, выкрикивая лозунги и заготовленные речовки. Со стороны главной площади фоном доносилась музыка, и я, сидя на плечах дяди Наума, тоже поднял руки вверх и заорал:

– Мир! Труд! Май! Слава КПСС!

Дядя Наум, не сбавляя шаг, снял меня с плеч и, держа за подмышки, сказал:

– Сейчас отцу с матерью отдам! Вон, за трактором шагают.

Я посмотрел на колонну, идущую прямо перед нами, и заметил отца – он нес в руках огромный портрет с Лениным. Владимир Ильич, похожий на черную головешку, вырывался из алого пламени мирового костра. Портрет был выполнен на шелке, алое пламя колыхалось на ветру, и головешку постоянно затягивало обратно в костер, не давая ей окончательно потухнуть.

– Не буду больше, – пообещал я дяде Науму и попросился снова на плечи.

Колонна свернула с улицы на главную площадь и, обогнув фонтаны, вышла к городской трибуне, на которой стояли дядьки в серых плащах и фетровых шляпах. Я замахал им пучком гвоздики.

– Мимо президиума, – раздался из динамиков красивый твердый мужской голос, – шествует колонна конструкторского бюро «Целинпрогресс». Рабочие этого бюро неоднократно побеждали на всесоюзных конкурсах и состязаниях. Разработанный ими аппарат усиленного доения признан наиболее успешным в данной области сельского хозяйства и животноводства. Удои молока уже в этой пятилетке будут удвоены! Ура, товарищи!

Наша колонна вздрогнула и, повернув голову в сторону президиума, выкрикнула троекратное «ура». Дядьки в фетровых шляпах вяло помахали нам в ответ, о чем-то переговариваясь между собой. Музыка сменилась на «Утро красит нежным цветом…», и диктор объявил следующих работников производства, пришедших в этот день поздравить президиум.

Обернувшись назад, я увидел ползущий в глубине колонны красочный макет комбайна, сделанный из фанеры. Комбайн ехал задом наперед и постоянно уходил в сторону президиума. Его поправляли на ходу, подталкивали руками, не давая сбиться с пути окончательно.