Я рисую ангелов
Шрифт:
Детектив протянул руку, чтобы включить свет, и случайно сбил с тумбочки фото Энн в мягкой кожаной обложке. Обложка отлетела в сторону, и на ковер выпала открытка. Свет зажегся. Аксель поднял фотографию, открытку, намереваясь вернуть их на свое место, но замер, изумленный. Он держал в руках выцветшую от времени картинку со знакомым рисунком, на которой был запечатлен рождественский вечер. Подарки, дети, Христос. Перевернув картонку, Аксель увидел печать детского дома Треверберга. Такие открытки дарили каждый год всем сиротам. Каждый год свой рисунок. На печати стояла дата: 1989 год.
РАФАЭЛЬ
Тот, кого в полиции прозвали Рафаэлем, наблюдал за потоками людей. Видел кафешки напротив, многочисленные
Он следил за тем, как толпы людей следуют по священным ступенькам Центрального дома художников, чтобы прикоснуться к искусству. Именно здесь он увидел Ангела, которого так безнадежно испортил глупой ошибкой с крыльями и отвратительным фоном. Он идиот, раз не смог сразу правильно пришить крыло. И вдвойне идиот, что испоганил простейшую технику нанесения мазков. Рисовать облака нужно легкой рукой. А он был возбужден. Его слишком будоражил сам процесс. «Процесс – иллюзия, если ты не стремишься к концу, – сказала тогда сестра, сверкая глазами. Она пила кофе из большой кружки, пока он рассказывал, что наконец создал что-то совершенное. – Ты сделал картину, но она стала фальшивкой, потому что ты работал плохо. Ты должен повторять до тех пор, пока твоя картина не станет совершенством».
Единственным совершенством, которое ему послала судьба, была сестра. Рафаэль искал ее в прохожих, в своих работах, в природе, в каждом прожитом дне, но не находил. Она была идеальна и превосходила его во всем. А он лишь пытался нарисовать такую картину, чтобы пережитое ею горе распалось и исчезло. Он приносил ей эскизы будущих работ. Десятки эскизов на обрывках шершавых альбомных листов из плотной бумаги. Он в точности зарисовал картину, учел ошибки. Она разозлилась, а он сошел с ума от осознания собственной никчемности. Тогда нужно было действовать быстро. Ощущение плохо сделанной работы уничтожало его изнутри. Он курил больше, чем обычно. Он мог думать только о том, что срочно должен исправить ошибки.
И тогда он увидел его. Второго ангела. Он был с женщиной-фотографом, которая приехала ради репортажа в новый корпус Центрального дома художников, где выставлялись современные творцы. Ангел покорно сидел на скамье и наблюдал за ловкими действиями матери. Он поймал заинтересованный взгляд Рафаэля, и тот понял, что вот он, шанс. Шанс все исправить. С совершенной куклой. Эта кукла подходила под его замысел еще больше, чем предыдущая. Он решился быстро. Он знал эту женщину-фотографа, знал, где она живет. И прекрасно знал, как действовать.
И вот теперь прошло уже столько времени, а он до сих пор чувствовал потрясающее ощущение наполненности. Даже самый грязный секс не приносил столько удовлетворения. И так долго.
Его прозвали Рафаэлем. Как величайшего художника эпохи Возрождения. Они признали его. Признали, хотя не признала она. Счастье поглощало его, искажая восприятие. День вспыхнул нестерпимо яркими красками. Ему пришлось прикрыть глаза, на которых выступили слезы. Они признали его. Он помнил тот день, когда взял в руки газету, нашел статью про себя, написанную гениальным журналистом Ангелой Сарс, и его мир изменился от осознания, что он теперь – Рафаэль. Его картины войдут в историю города. Дьявол. Его картины несовершенны! Он должен стараться лучше. Стараться больше. Счастье испарилось, уступив место горечи разочарования и острой боли от осознания, что он только в начале пути. Его рука должна быть легкой, а разум чистым! Он должен работать с куклами, как работает с любым материалом. Черт возьми, он должен переписать картину. И на этот раз сделать все хорошо. Рафаэль уставал от корректировок, но пример, стоявший перед внутренним взором, не давал покоя. Он поднял планку слишком высоко. Но у него нет права на ошибку, нет права отступить. Он уже сделал больше, чем любой из современных художников. Он сделает еще больше. Донесет свое послание, создаст совершенную картину.
Рафаэль потушил сигарету. Он хотел вернуться на
работу, но замер, пораженный в самое сердце.Он снова увидел Ангела. Эта кукла была девочкой. Она ловко скакала по ступенькам, держа за руку какого-то мужчину. Рафаэль поздоровался с мужчиной. Тот ответил с улыбкой, спросил, как дела. Глупый треп. Рафаэль реагировал на светские фразы, улыбался, даже смотрел собеседнику в глаза, но шестым позвонком чувствовал, что должен создать новую картину.
«Я снова нарисую ангела».
9. Самуэль Мун
25 июня 2001 года
Треверберг
Кристианна поднесла мундштук к накрашенным помадой цвета свежей крови губам, сделала затяжку и выдохнула дым, запрокинув голову. Она собрала волосы в строгую прическу, выбрала платье-футляр и выглядела так, будто только что сошла с красной дорожки. Когда она позвонила ему сегодня утром, Самуэль честно работал. Он готовил новую картину и был погружен в нее. Алкоголь помог снять напряжение и наконец прогнать мысли о маньяке, полиция его не трогала, возвращение Теодоры вдохнуло силы. Вместе с силами вернулось привычное желание приключений, и звонок помощницы художник воспринял как самый благоприятный знак из всех, что только можно представить. Сэм летел на встречу, окрыленный предвкушением. Он десятки раз прокручивал в голове предстоящий разговор, пытался вспомнить, какой в выбранном для встречи ресторане туалет, можно ли там уединиться. Или, может, рядом есть уютный отель, не принадлежавший Рихтер и ее семье? Видеонаблюдение, которое в городе начали устанавливать не так давно, почему-то художника не беспокоило.
Увидев Кристианну, он обомлел. Помощница выглядела великолепно. Она чуточку поправилась, лицо обрело выражение легкой надменности, в каждом ее жесте сквозила уверенность в собственной неотразимости. Что бы с ней ни делал Магдер, это пошло на пользу. Но в самой глубине глаз Мун заметил то самое выражение, которое так любил отражать на некоторых своих картинах. Страх, неуверенность, предвкушение. Жгучая смесь, которая оттеняет наслаждение, делая его абсолютным. То, что чувствуешь, изменяя. Ты получаешь запретный плод, ты испытываешь стыд, ты боишься, что тебя раскроют и придется объясняться, но ты идешь на это осознанно – ведь оргазм, которого ты достигаешь с чужой женщиной, невозможно сравнить с тем, что получаешь со своей. И тот и другой прекрасен, но один полон энергии и мощи, как жизнь, а другой манит загадкой и освобождением, как смерть.
– Я очень скучала по тебе, – наконец произнесла Кристианна. Она стряхнула пепел в хрустальную пепельницу и доверительно заглянула ему в глаза. – Прости за те слова. Я должна была отстраниться, побыть наедине со своими мыслями, чтобы понять, как жить дальше.
– И что ты поняла?
– Что хочу жить так же, как раньше.
– Изменять мужу со мной и чувствовать себя жутко счастливой потаскушкой?
Кристианна слабо улыбнулась. Она взяла бокал, в который несколько минут назад художник налил великолепного сухого вина, сделала глоток и блаженно зажмурилась.
– Если тебе нравится так думать, пусть будет так, – спокойно проговорила она. – Сколько лет мы вместе?
– Сколько лет мы трахаемся? Много. Как ты пришла ко мне работать, так и начали.
– Я бросила институт ради тебя.
Сэм пожал плечами.
– Ничего, ты же в итоге получила образование. А еще опыт. И меня.
– И твоих бесконечных жен.
– Жены никогда нам не мешали.
– Это правда. – Она наклонила бокал к нему так, будто хотела коснуться его.
Сэм улыбнулся. Он пил кофе с коньяком и чувствовал себя совершенно счастливым. Ему нравилось отпускать шуточки, видеть, как ее щеки заливаются румянцем. Он уже думал о том, как бы сломать ее прическу, как вытащить из нее все шпильки, распустить волосы, потом расстегнуть платье и добраться до груди. У этой женщины была чудесная грудь, которая идеально ложилась ему в руки. Он все хотел ее зарисовать, но почему-то не мог сосредоточиться на эротике, когда брал кисти в руки. В итоге картины получались мрачными, реалистичными и очень дорогими, а перед мысленным взором стояла простая красота женского тела. Молодого женского тела.