Я рисую ангелов

Самуэль приехал в мастерскую в состоянии, близком к обморочному. Кристианна позвонила утром и попросила о встрече, он решил не сопротивляться, хотя не знал, о чем говорить. Он не мог предположить, что Теодора в курсе его похождений, и теперь, несмотря на то что виноватым себя не считал, не понимал, как ему себя вести в новой реальности. Новизна заключалась в том, что мисс Рихтер не закатила ему истерику и не поставила ультиматум. Она всего лишь попросила скрывать измены более тщательно. Он не понимал, как действовать дальше.

Мастерская встретила его унылым полумраком. Еще месяц назад Сэм бы сказал, что освещение загадочное и вдохновляющее, но сейчас оно нагоняло тоску. Тоску настолько беспросветную, что первым делом он дошел до бара, достал оттуда бутылку коньяка и плеснул в рокс. Сделав несколько коротких глотков, он закашлялся. Перед глазами еще стояло строгое, но спокойное лицо Теодоры и ее слова. Мысли путались, алкоголь должен был внести какую-то ясность в происходящее, но коньяк лишь разбередил чувства. Грудь пылала, хотелось броситься в воду, но Сэм сдерживался. Из последних сил.

Он чуть не уронил бокал, когда услышал скрип двери. Прошел ближе к выходу, опомнился, поставил бутылку на стол, рядом рокс, повернулся и натянул на лицо безразличное выражение. Кристианна застыла на входе. Сэм запоздало сообразил, что не брился уже несколько дней, а она не привыкла видеть его в таком состоянии. Наверное, он выглядит на все шестьдесят. Он даже не попытался улыбнуться, лишь махнул ей рукой, мол, проходи. Она тоже изменилась. Похудела, осунулась. Макияж был не в состоянии скрыть почти черные круги под глазами – свидетельство бессонных ночей и слез. Раньше при виде помощницы у него начинала бурлить кровь, но сейчас их объединило мрачное прошлое, и при мысли о сексе с ней становилось не по себе.

Молодая женщина аккуратно закрыла за собой дверь.

– Они нашли твои акварели из всех домов, где были убиты дети. Из других домов он брал то, что хотя бы отдаленно напоминало живопись, – проговорила она, медленно проходя в глубь помещения. – А еще сотни, сотни, сотни рисунков. Я никогда не заходила в его кабинет. Ох, если бы я сделала это раньше! София была бы жива.

– Ты не виновата, – с трудом проглотив комок в горле, пробормотал Сэм. – Виноват только один человек. И он уже ответил за все.

– Я пришла сказать, что не могу больше оставаться в Треверберге. Меня здесь ненавидят. Тычут пальцами и смеются. Обвиняют во всех смертях, – Кристианна выдала это на одном дыхании. Увидев коньяк, она подошла к столу, налила себе несколько глотков и выпила. Задержала дыхание, поднеся рукав ко рту, посмотрела на Муна увлажнившимися глазами. – Я не могу здесь находиться. И не смогу с тобой работать.

– Ладно.

– Я продолжу продавать твои картины в Европе и США, но здесь, в Треверберге, тебе придется найти другого помощника. Прости.

– Я понимаю, – бесцветно проговорил Сэм. – Я все понимаю.

– Ты женишься?

Он кивнул. Забрал у нее бутылку, рокс, налил себе порцию, выпил, чертыхнулся, налил еще, выпил и посмотрел на нее.

– Женюсь.

– Значит, ты не будешь один, – тепло улыбнулась молодая женщина.

Сэм упал на диван, не сводя с нее глаз.

– Это важно, – наконец сказал он, продираясь сквозь навалившееся опьянение. – Никто не должен быть один в момент, когда он только что похоронил дочь, зверски убитую мужем его любовницы.

Он рассмеялся чужим, отчаянным и злым смехом.

– Убитую мужем его любовницы, – повторил он, глядя на побледневшую Кристианну. – Это так смешно, боже. Крис, о нас должны написать книгу. Обязательно! Мрачную и трагичную историю про двух идиотов, которые так хотели друг друга, что забыли про весь остальной мир, и каждый понес свое наказание. Ты – изгнание, а я – потерю вдохновения, музы, моего… черт, я даже слово «ангел» использовать не могу.

Он отвернулся, чтобы скрыть блеснувшие слезы.

– Мне очень жаль, – проговорила Кристианна, не решаясь приблизиться. – Мне очень жаль.

Сэм не ответил. Женщина выпила еще коньяка, вернула бутылку на стол, провела ладонью по волосам, расчесывая их, оглядела мастерскую, в которой провела столько счастливых и не очень моментов, посмотрела на мужчину, которого страстно любила, и пошла к двери. Сэм знал, что видит ее в последний раз. Она не будет работать с ним, не станет продавать его картины, она просто уедет. Поменяет имя, жизнь, историю, уедет из этого чертового города для того, чтобы попробовать заново обрести себя там, где ее никто не знает. Он ненавидел ее в этот момент. Ненавидел и завидовал ей. Завидовал черной завистью, потому что он не мог так поступить. Ему не хватило бы духу так поступить. Он женится. Он возьмет паузу в творчестве, благо строительная фирма приносила достаточно денег, он восстановится. А потом, может быть, он возьмет в руки кисть и создаст самый прекрасный, светлый, волшебный портрет дочери. Она будет в розовом платье с белыми цветами в руке, за ней будут пастись единороги, а на деревьях расцветут нежнейшие цветы. И картина эта будет единственной в своем роде: ни до, ни после он не возьмется за столь воздушный сюжет. Он нарисует Софию, сохранит ее и наконец сможет это пережить. Когда-нибудь.

20. Аксель Грин

14 июля 2001 года, 12:31

Аксель Грин, сжав зубы, стоял около кофейного аппарата. Он закончил отчет по делу Рафаэля, осталось только распечатать и отнести шефу, но перед этим детектив решил сделать кофе и теперь ждал, пока порядком изношенный аппарат отзовется на команду. Перед внутренним взором все еще пробегали события этого года. С того самого момента, как в апреле он отправился на вызов и открыл портал в ад. Детские смерти, тяжелые потери, разочарования в себе, мире и людях. После пережитого ему осталась только боль.

Аппарат вздрогнул, крякнул и наконец начал наполнять бумажный стаканчик ароматным напитком. Темно-синие, сейчас почти стальные глаза детектива следили за неровной струей, хватаясь за нее как за возможность закрепиться в этом мире. Он хотел уснуть. А потом найти чудесное средство, которое бы навсегда заблокировало Энн в самых мрачных уголках его памяти. Пусть она приходит к нему в кошмарах. Сладких и жутких эротических снах, пусть он снова видит ее безжизненное тело и тело ее жертвы, пусть снова делает выбор. Но во сне. Во сне, а не каждое мгновение наяву. Ковыряться в ее прошлом было отвратительно больно, но Грин не мог сложить с себя полномочия. Он не мог проявить слабость. Он должен был довести свою работу до конца.

Детектив взял стаканчик и вернулся в кабинет, на ходу делая мелкие глотки. Горьковатый напиток обжигал горло. И физическая боль приятно вытесняла душевную. Аксель аккуратно закрыл за собой дверь, кивнул Карлину, который ждал его, развалившись на одном из многочисленных стульев, и сел за стол. Пробудил компьютер и посмотрел на документ, над которым трудился последние дни.

Они восстановили жизнь брата и сестры с момента, как их отпустили из детского дома. Эдола несколько лет работала санитаркой в перинатальном отделении Госпиталя имени Люси Тревер. В это же время развернулось дело Душителя, которое никто не мог связать с Эдолой в первую очередь потому, что искали мужчину. Она убивала в выходные (работала два через два, иногда менялась), не оставляла улик. Грину удалось найти характеристику юной Эдолы от непосредственного руководителя в госпитале, и написанное его не удивило: мисс Мирдол представлялась как образец благочестия, грусти и нежности, который благодаря личной трагедии смог вознестись над простыми проблемами, откинуть собственную боль и оказывать неподражаемую помощь брошенным и больным детям.