Я - Русский офицер!

Урки, услышав добро на распитие чифиря, засуетились. Скинув весь свой чай в большую алюминиевую кружку, он тут же был заварен кипятком и подогрет на факеле, пока «шапочка» заварки не поднялась над бортом кружки. Ритуал приготовления был окончен и уголовники, сев возле лавочки на корточки, стали молча пить горькую и вяжущую черную жижу. Обжигаясь и сплевывая попавшие в рот «нифеля», они вновь и вновь прикладывались к кружке, делая по два традиционных «хапка». Каждый, в ту секунду осознавал, что возможно это был его последний чай. И не пройдет и несколько дней, как многие из тех, кто сменил лагерь на фронт, смогут остаться в живых. Но это тогда был их выбор и они знали, на что шли.

* * *

Дорога на войну была дальняя. Самолетом летели до Иркутска, а там, через Иркутскую пересыльную тюрьму, этапом до Свердловска.

За это время Краснов узнал от Саши Фескина, с точностью до минуты, как погиб его отец. Как бесстрашно он бросился защищать его от вертухаев, как в «буре» по уши в дерьме, делил с ним пайку и последнюю папиросу. Все это настолько сблизило Краснова с Сашкой, что все довоенные обиды прошли, словно их никогда и не было.

К концу пути, в Свердловске, таких как Фескин и Краснов собралось больше пяти сотен. Свердловский централ уже не мог вместить в себя такое количество осужденных, которым по указу Сталина срока были заменены на штрафные батальоны и роты. Всех условно освобожденных, вместе с военными штрафниками, разместили в пересыльном лагере невдалеке от города.

Военные, несмотря на воинские звания и рода войск, держались от уголовников обособленно, зная их непредсказуемость и страсть к провокациям.

Блатные урки постоянно резались в карты, не обращая никакого внимания на «красноперых» штрафников, которых забросила судьба из боевых подразделений и частей обеспечения.

Было неудивительно, что за пару дней пребывания в пересылке, многие вещи по несколько раз меняли своих хозяев. В один из апрельских дней, когда блатные, напившись чифиря, очередной раз уселись гонять «буру», один из уголовных авторитетов — Королек, проигравшись, поставил на унты Краснова, словно на свои собственные. Наверно, он надеялся, что молодой летчик, испугавшись, просто так отдаст их, и карточный долг будет с него списан. Играя, он абсолютно не подозревал, что бывший жиган и вор Ферзь, из колымского лагеря, уже достал финку из сапога и незаметно под фуфайкой гладит ее костяную рукоятку, предчувствуя, что придется перед ванинскими блаторями тянуть мазу за друга.

— Фа! Королек! Скидавай прохари! Не фарт тебе сегодня, кон срубить! — сказал один из блатных, веером перетасовывая карты.

— Базара нет! Вон смотри, летун шконку парит! Я щас в один момент, его прохари волосатые, с заготовок вместе с портянками стяну, но с долгом, мужики, рассчитаюсь!

Королек, держа руки в карманах, блатной походочкой подошел к Краснову и на уголовном жаргоне обратился к нему:

— Слушай ты, фраерок! Скидавай, ты, свои унты! Тут у нашего пахана копыта инеем покрылись!

Краснов приподнялся с нары и, глядя наглому жигану в глаза, сказал:

— Шкары мои! Тебе, если надо, на рынок сходи, да там поторгуйся! Авось, что найдешь себе по фасончику.

— Ты, черт, че, меня не понял, в натуре!? Али, ты, штырину хочешь в ливер получить!? — спросил Королек, делая вид, что в его кармане финка.

— Да я хотел на тебя насрать, и на твоих блатных тоже! — ответил Краснов, и закурил, ожидая дальнейшее развитие событий.

— Босяки, «красноперый», в натуре, с нами каторжанами делиться не хочет! Да я его сейчас порву на портянки! — завопил Королек, разрывая на груди рубаху.

Краснов с силой ударил зека в пах. Даже через меховые унты он почувствовал, как от этого удара яйца уголовника, то ли лопнули, то ли влезли ему в задницу. Тот, выкатив глаза из орбит, схватился за свой «мужской дар» и, рухнув на пол, поджал к животу свои ноги. Так и замер он в позе морского конька, задыхаясь от нестерпимой боли, пронизавшей все его тело.

Блатные, сидящие в углу, бросили карты и, вытащив из «курков» заточки, двинулись в сторону Краснова. Саша Фескин, наблюдавший со стороны за всеми этими интригами и, видя, что сейчас в хате начнутся кровавые разборки, спокойно подошел к Краснову, прикрыв его. Развернувшись, с пол-оборота, он первый ударил лезвием ножа по животу одного из матерых уголовников, вскрыв его брюшину и, обнажив, зеленые и вонючие кишки. Ливер не удержался в разрезанном животе и вывалился на грязный пол тюремного барака. Блатной, от шока ничего не поняв, увидел свои выпавшие кишки, со стеклянными глазами, наполненными ужасом, стал запихивать их назад, надеясь отсрочить минуту своей смерти.

— Клянусь отбитыми вторяками, он меня зажмурил, сука!!! — завопил тот, и рухнул на пол.

Зеки, видя Фескина с ножом, отпрянули от него в свой угол, ничего не понимая.

— Каждую суку одену на заточку, кто этого летуна тронет! — заорал Фескин, и вытянул вперед руку с ножом. — До фронта хрен у меня доедете, здесь на киче и подохнете! Батька этого летуна за меня мазу тянул на смоленском централе, как я за него. За это от вертухайской пули и погиб! Так, что, фраера, по норам, а то попишу всех! — вопил Ферзь, брызгая от ярости слюной.

В одно мгновение все стихло. Воры разошлись по углам, оставив лежащего на полу жигана истекать кровью. Еще несколько секунд тот дергался в агонии, пока душа не покинула тело. Кровь растеклась по грязным доскам огромным бурым пятном, наполняя камеру сладковатым и неприятным запахом человеческих внутренностей. Так и лежал он с валяющимися в этой луже кишками, пока в барак не вошел НКВДешник.

Майор, в начищенных до блеска хромовых сапогах, шел по бараку, щелкая семечки. Он пристально осмотрел хату, выискивая своим взглядом убийцу. Раз за разом майор молча бросал семечки в рот и, выплевывая шелуху на пол, спокойно спросил:

— Кто его!? Кто из вас убил урку?

— Гуня Ванинский, гражданин начальник, сам вскрылся! Играли в «буру», а он, придурок лагерный, все добро свое просрал. Башлять ему было нечем, взял и сделал себе харакири, словно самурай, на! Все видели, на!

Уголовник лежал на полу с поджатыми ногами, а в его руке был зажат нож, которым он хотел полосонуть Краснова. Майор, очередной раз выплюнув шелуху уже на лицо убитого, согнулся и, достав из кармана носовой платок, аккуратно вытащил из руки Гуни финку.

— Проверим! — сказал он. — Осипов, давай! — дал он команду, и в барак заскочило несколько солдат из конвойной роты.

Толкая прикладами автоматов штрафников, они всех поставили к стенке и приступили к обыску. Вещи заключенных полетели из узлов, перемешиваясь между собой. Заточенные ложки, ножи, острые пластины металла с тряпичными рукоятками, посыпались на пол. Солдаты подбирали все эти опасные предметы и складывали их на плащ-палатку. Когда обыск был закончен, двое НКВДешников за ноги и за руки выволокли труп убитого в коридор.

— Так, урки, мне тут не шалить! Не хватало еще, чтобы вы до фронта тут друг друга перерезали! Кто из вас старший лейтенант Краснов? — громко крикнул майор, озираясь на стоящих вдоль стены осужденных.

Валерка вздрогнул. Неужели майор уже знал, что драка началась из-за него? Сомнения и домыслы терзали его душу. Обернувшись, он сказал:

— Я, старший лейтенант Краснов!

— Давай, старлей, собирай свои шмотки и на этап. На тебя прислали отдельный наряд. Поедешь на Ленинградский, там теперь штрафной полк.