Я у мамы дурочка

– Русский язык и литературу.

– И вы не боитесь заходить к ним? – Я посмотрела на её живот и отвела глаза.

– Нет, не боюсь. К мужчинам не страшно, это к женщинам нельзя ни в коем случае. Их даже охрана боится.

Мы выходим на последней остановке. Я и не подозревала, что колония рецидивистов может быть в городе, всегда думала, что они где-то в малонаселённых местах страны.

Входим в какую-то комнату. Несколько мужчин в военной форме сидят, стоят, курят, и все улыбаются мне. И я привычно улыбаюсь в ответ, только мелькает мысль: какие же они все сытые, форма буквально трещит на их плотных фигурах.

И вдруг один из них подходит ко мне:

– Не узнаёшь меня? Клуб молодых литераторов, я Алексей, – он называет фамилию. – Вижу, что не узнаёшь.

– В Клубе ты был таким худющим! И мечтал после истфака поехать в колхоз?

– Да, помнишь, мы ютились с мамой в одной комнате, и вообще – тянуло меня к земле. Казалось, горы сверну. Три года боролся с колхозом, который разваливался на глазах. Чужой я там был. Вернулся – работы никакой, жить негде… Предложили пойти в органы. Оказался здесь, в охране. Пойдём на воздух, учительница тебе пропуск оформляет.

У входа к нам бросается пожилая женщина:

– Сынок, передай сигареты, очень тебя прошу!

– Пошла отсюда! Целый день ходят и ходят…

Я онемела, но он даже не заметил моей реакции.

Идём внутрь, в зону. Впервые вижу эту систему дверей, когда входишь в комнату, а перед тобой стена, следующая дверь сбоку. И так надо пройти через две-три комнаты…

Зал как в среднем кинотеатре, и сидят в нём обыкновенные люди, они совсем не походят на бандитов и убийц! Только один, во втором ряду, как-то соответствует моим представлениям – узенький лоб, волосы как проволока, широченные плечи, руки, обнажённые до локтей и покрытые волосами…

Я читала им стихи, пока могла вспомнить хоть одну строчку. Прочла им все, что написала до этого.

Как они слушали, какая стояла тишина! И у того, во втором ряду, по лицу катились слёзы.

После меня вышел на сцену военный, начальник, очевидно.

– Вы, свиньи! Человек потратил на вас выходной, она работает, между прочим, в отличие от вас, которые не хотят работать!

Я была просто оглушена! Неужели с людьми нельзя говорить по-человечески? Я же видела их глаза! И видела в них людей учительница, которая не боялась входить к ним в класс на девятом месяце.

В кабинете я сказала этому начальнику всё, что о нём думаю.

– Как вы могли! Они же чувствовали себя людьми, им женщина стихи читает, а вы – свиньи. Зачем я тогда приехала, что ли перед свиньями стихи читать? Вы же всё сломали!

– Они работать не хотят! Освобождаются – на счету ни копейки, я им из своего кармана билет покупаю! А вам легко говорить, поработали бы здесь.

– А учительница? Что она, обязана была ездить за мной?

– Я ей сто раз говорил: сиди дома, рожай, не ходи по лезвию.

И толпа у дверей его кабинета, все просят мой адрес.

– Никаких адресов! Расходитесь! Всё через учительницу!

Я получала письма от заключённых, через редакции журналов, где публиковались стихи. А из той зоны – никогда.

Наверно, учительница родила малыша и больше не вернулась к ним, закрылся этот кусочек неба в окне за решётками.

Алексей провожает меня на волю. Дверь. Направо, теперь налево, снова направо. Выход, и вся охрана улыбается мне, и я улыбаюсь, и какая-то женщина протягивает свёрток:

– Родненький, передай сигареты, там написано всё! Будь человеком!

– Пошла отсюда! – говорит он и улыбается мне.

Господи, какой ужас…

Наверно, месяц не могла прийти в себя.

Еврейское счастье

Я по-прежнему посылала стихи в разные журналы. Конверты были большие, коричневые, купила по случаю целую стопку. Бумага серая, почти прозрачная. Опять же по случаю я купила пять пачек, мне надолго хватило. Машинка старая, с мелким шрифтом и пляшущими буквами.

Это были письма надежды! Всё равно что бросать бутылку с запиской в океан, на счастье, вдруг повезёт!

В хитросплетениях литературной жизни не разбиралась. Западники, почвенники – для меня не имело значения. Я просто писала стихи. Очень хотелось, чтобы они дошли до читателя.

И вдруг получаю письмо от главного редактора журнала «Молодая гвардия».

Он писал – в портфеле журнала нет ничего, что можно было бы поставить рядом с моими стихами. Просил прислать ещё, на большую подборку!

Я была на седьмом небе от счастья. Оно не умещалось во мне, требовало выхода. Очень скоро об этом письме знало всё наше КБ и всё Ростовское отделение Союза писателей.

Но Союз писателей знал то, чего я не знала: этот главный редактор не любил евреев. И два наших молодых поэта отправились в Москву открыть ему глаза на моё происхождение.

Я его никогда не скрывала и не стыдилась, никаких псевдонимов, в паспорте, во всех анкетах значилась еврейкой. Сложности возникали, конечно, особенно когда время от времени у нас в стране вдруг поднималась волна антисемитизма. Странно поднималась, будто по чьей-то команде, и так же странно, будто по чьей-то команде, спадала.

Главный редактор ушёл в другой журнал и там напечатал мои стихи, несмотря на свою стойкую репутацию и репутацию журнала. В «Молодой гвардии» мою подборку потеряли.

Эти два поэта общались со мной как ни в чём не бывало. Один их них и сейчас здоровается со мной, когда мы случайно встречаемся.

Второй умер, пусть ему земля будет пухом.

А тогда он так же, как и до той истории, хлопал меня по плечу:

– Я гений, и ты гений, остальные – барахло!

Правда, он мог в тот же день хлопнуть по плечу кого-нибудь другого…

«Ходите чаще в гости к старикам…»

Это был один из тех счастливых моментов в моей жизни, которые и помогали мне держаться на плаву.

Была глухая пора, после первой книги стихов вторую не выпускали десять лет, публикации были редки, практически случайны. И вдруг!

У меня всё хорошее происходит со словом «вдруг»…

«Литературная газета» напечатала крошечную подборку молодых донских поэтов. Шесть поэтов, шесть стихотворений. Моё было самое короткое:

Ходите чащеВ гости к старикам,Их писем – не кладитеВ долгий ящик!Ах, эти письма…Каждая строкаВ них проситМежду строк —Пишите чаще!А мы кружимсяВ сутолоке дел,А мы живём,И не желаем верить,Что вдруг ониВ один тяжёлый день,Неслышно за собойПрикроют двери.О, как намБудет память нелегкаОб этих днях —Плывущих и летящих!Ходите чащеВ гости к старикам,Поверьте мне,Ходите чаще…