Я в любовь нашу верю...

«Еще четыре…» — стоило этим словам всплыть в голове, как на плечи Мамору тяжким грузом легло чувство долга. Эх, знать бы еще, где и при каких обстоятельствах всплывет очередной радужный кристалл… В этом плане генералы Металии всегда на шаг впереди — их темный артефакт помогает всегда безошибочно определить носителя и пробудить к жизни древнего демона, заключенного в радужный осколок.

И неизменно в ход мыслей вмешивался призрачный образ Минако. Мамору не мог не думать о бывшей девушке и ее обмане. Чиба чувствовал, что Желтый кристалл находится у Айно и что отчаянная ложь блондинки вызвана страхом потерять возлюбленного. От этих размышлений у Мамору засосало под ложечкой. Судьбу не обманешь такими манипуляциями, все равно она возьмет свое. Вот и Минако осталась у разбитого корыта… Зато с кристаллом.

Телефонный звонок избавил парня от дальнейшего развития этой мысли, и Чиба потянулся за мобильным. Звонила Усаги:

— Привет, — прочирикала она. — Чем занимаешься?

— Готовлюсь к завтрашнему докладу, — ответил Мамору, со вздохом пододвигая к себе бумаги. Он не лукавил — выступление и впрямь требовало серьезной подготовки.

— О-о-о, бедный, — сочувственно протянула Цукино. — Хорошо, не буду тебя отвлекать. Только скажу кое-что важное.

Девушка смущенно хихикнула, и Чиба словно наяву представил, как она накручивает на палец золотистую прядь — Усаги всегда крутила волосы, когда нервничала.

— Весь внимание, — подтолкнул возлюбленную к ответу Мамору, улыбнувшись непривычной для Цукино робости.

— Мы с тобой уже довольно давно знакомы, я провожу у тебя вечера и даже ночи… — тихо, точно смущаясь, произнесла девушка. — Мы очень близки духовно, наша любовь выдержала испытание временем, и…

— И?

— Я подумала, что самое время познакомить тебя с моими родителями, — быстро выпалила Усаги.

Чиба был огорошен этими словами, так как ожидал явно не такого предложения; однако, быстро взяв себя в руки, ответил:

— Ну, конечно! Иначе и быть не может!..

— Правда? — на том конце воспряли духом. — Уф, отлично… Значит, в ближайшее время я сообщу тебе обо всем подробнее.

— Хорошо.

— Я тебя люблю, — прошептала в трубку Усаги, и Мамору ответил, чувствуя, как грудь распирает от непомерной нежности к своей принцессе:

— И я тебя…

Чиба сбросил вызов и отложил телефон, крепко задумавшись. Из глубин памяти всплыли подробности знакомства с родителями Минако. Тогда чета Айно сидела на диване напротив, изучая его, Мамору, точно весьма любопытный музейный экспонат — не без интереса, но с каким-то предубеждением, точно сомневаясь в его подлинности. Минако находилась рядом, держа любимого за руку, словно делясь с ним своей силой. Мамору в тот момент знал со стопроцентной точностью, что от волнения их сердца бьются в одном ритме — учащенно, точно после пробежки. Впрочем, Ицуми Мамору сразу не понравился, и женщина не смогла скрыть этого. Минако расстроилась, но утешила себя мыслью, что будет любить Чибу вопреки всему. Вопреки всему…

Парень сердито встряхнул головой и с былой решимостью взялся за доклад. Ох, не в добрый час Айно вспомнилась ему!.. Что ж, он сможет пройти через знакомство с родителями еще раз. Возможно, в семье Цукино все пройдет иначе… Только вот одно остается неизменным: он никогда не сможет познакомить любимую девушку со своей семьей.

Родители… Авария… Сломанное детство.

В сердце кольнула старая боль, когда Мамору вспомнил погибших в автокатастрофе родителях, и парень отложил многострадальные бумаги в сторону, понимая, что сегодня уже не сможет вернуться к ним. Чиба поднялся с места и побрел в спальню, на ходу стягивая с себя пуловер.

Отец, мать… Он почти не помнил их. Все, что было у Мамору — лишь осколки воспоминаний да старые фотографии, где их было все еще трое. Чиба помнил смех отца и нежные руки матери; помнил, как мама каждый вечер перед сном пела ему песни, как папа учил плавать… Но с каждым годом эти воспоминания тускнели и выцветали, словно небрежно оставленное под солнечными лучами фото.

Мамору забрался в кровать и, как в детстве, накрылся одеялом с головой, погружаясь в тяжелую, как и его воспоминания, теплую духоту. Он хотел бы навсегда вычеркнуть из памяти тот роковой день, когда стал круглым сиротой, но не мог. Они горели в его душе клеймом, которое не вывести ничем. И даже время не в силах сгладить эти шрамы. Да, оно залечило раны — и душевные, и физические, равно пульсирующие болью, но не убрало следов.

Парень, мучительно вспоминая аварию, никак не мог понять, почему он смог выжить, а родители — нет. В то зимнее утро Наоко и Сен Чиба торопились на работу и по дороге должны были отвезти шестилетнего сына в школу. Мамору сидел на заднем сидении, ерзая и вздыхая о том, как же ему неохота идти на занятия. Отец лишь хмыкал, а мать, в свою очередь, терпеливо объясняла, для чего нужно учиться.

«Чтобы стать образованным и важным человеком», — аргументировала она, и маленький Чиба неизменно морщился.

Это были последние слова, которые услышал мальчик из уст Наоко. В следующие мгновение раздались пронзительный визг тормозов и режущие слух длинные гудки клаксонов — автомобиль какого-то лихача вынесло на встречную полосу. Отец, что-то в отчаянии выкрикнув, резко вывернул руль вправо, намереваясь уйти от столкновения. Автомобиль закрутился волчком по скользкой от укатанного снега дороге и врезался в грузовой фургон. Водитель фуры не успел затормозить, и машина Чиба оказалась смятой сильнейшим ударом. Мамору на заднем сиденье подбросило вверх, от удара головой в глазах его зарябило, и он лишился сознания. В ушах звенел сдавленный крик матери… Предсмертный, как он потом с ужасом понял. А тогда вокруг него сгустился спасительный мрак, и маленький Чиба не противился ему.

Очнулся он уже в больнице, среди белых стен безликой палаты — совсем один, и страх сжал его сердце. Нестерпимо-пульсирующе болела голова, и Мамору, подняв руку, нащупал тугую марлевую повязку и тут же поморщился от яркой вспышки боли, пронзившую едва ли не каждый его нерв.

— Мама?.. Папа?.. — пересохшими губами прошептал мальчик и беспомощно оглянулся по сторонам. Родителей, впрочем, как и докторов, поблизости не было, и это лишь усилило его болезненную тревогу, сорняком прораставшую в душе. Мамору, откинув краешек тонкого больничного одеяла, спустил босые ноги на покрытый линолеумом пол и, замирая, прошлепал до двери. Распахнув ее, он тотчас же окунулся в кипевшую в коридоре суету. Все куда-то спешили, громко и отрывисто переговариваясь; пробегали медсестры в розовых халатах, толкая перед собой каталки или ловко пробираясь между менее расторопными людьми с пакетами с какой-то прозрачной жидкостью… Одна из них отделилась от общей суеты и подбежала к мальчику:

— Что ты здесь делаешь, да еще и босой? — произнесла она, укоризненно поцокав языком и, вцепившись в плечо Мамору, развернула обратно. — Возвращайся-ка к себе, дружок.

— Но… — возразил маленький Чиба, — где мои родители?

— Родители? — переспросила медсестра и бросила взгляд на прозрачный «кармашек» на стене у входа в палату, где лежала карточка с историей болезни Мамору. По ее лицу тут же пробежала легкая тень, и женщина с сочувствием взглянула на ребенка. — Скоро ты все узнаешь. А пока, будь добр, вернись в палату, пока не простудился.

Мамору пришлось повиноваться. Взобравшись с ногами на кровать, он сел по-турецки и принялся ждать, снедаемый растущей с каждой минутой тревогой. Чиба и сейчас помнил, как мучительно долго тянулись минуты, как они складывались в часы… А новостей все не было. Казалось, что о нем забыли, что он так и останется в этой холодной палате, но вот открылась дверь, и в палату вошло несколько людей в белых халатах. У всех до одного были скорбные лица, и маленькое сердце мальчика еще сильнее сжалось в недобром предчувствии, да так, что волком выть хотелось. Мамору смотрел на докторов глазами, полными надежды, но ошеломляющая истина, которую они преподнесли ему как можно мягче, стараясь не травмировать хрупкую детскую психику, все равно обрушилась на него со всей немилосердностью жестокого мира.