Ящики незнакомца. Наезжающей камерой

СЕЛЕСТЕН. Тебя ввели в заблуждение. Но даже если б это было правда, я не решился бы причинить ей зло, ибо все знают, что она была твоей любовницей.

БОРДЕР. И снова Селестен попал пальцем в небо. Ему следовало бы понимать, что приличная девушка не теряет в глазах общества, если переспит с молодым предпринимателем. Наоборот.

ЖАН-ПЬЕР. Не забывай, что ты занимаешь на заводе определенное положение. Ты относишься к тем работникам, которые должны служить примером остальным. Не могу понять, с чего это ты так вот стал бегать за юбками. Еще совсем недавно ты писал стихи, даже проспектик опубликовал, как бишь он назывался…

СЕЛЕСТЕН. «Платформа».

ЖАН-ПЬЕР. Что?

СЕЛЕСТЕН. Я говорю, что проспектик тот назывался «Платформа».

ЖАН-ПЬЕР. Вот именно, «Платформа». Кстати говоря, красивое название и точно отвечает тому, что оно должно значить. Почему бы тебе не продолжить это занятие? Все же лучше, чем приставать к девицам. Уверен, что времени на это уходит меньше.

СЕЛЕСТЕН. Ты знаешь, я очень много переписываю заново. К тому же, согласись, это разные вещи.

ЖАН-ПЬЕР. Послушай, Селестен, что я тебе скажу. Благоразумнее всего тебе было бы жениться. Ты вполне можешь найти хорошую девушку…

СЕЛЕСТЕН. Спасибо, но мне пока не хочется.

БОРДЕР. Парень явно что-то скрывает.

ЖАН-ПЬЕР. Разумеется, никто тебя не неволит. Главное… (понизив голос) …главное для меня, чтобы ты не лез к Ольге Кутюрье. И хоть она перестала быть моей любовницей, я не хочу, чтобы она стала твоей. Я говорю тебе это по-свойски, совершенно по-свойски.

 В глубине сцены появляется сестра Жан-Пьера, Иоланда. Бордер наигрывает на гармошке «Ах, как я любила мужа своего». Когда она поравнялась с плетеным креслом, Жан-Пьер вздрагивает.

ЖАН-ПЬЕР (взбешенный). Иоланда, прошу тебя, не хлопай дверью. Терпеть этого не могу.

ИОЛАНДА. Тем более стоит хлопать. Смотри-ка, Селестен. Вот так сюрприз. Рада тебя видеть.

СЕЛЕСТЕН. Я тоже. Как поживаешь?

ИОЛАНДА. Очень плохо. Садись. Слышно что-нибудь от твоей сестры? Она по-прежнему в Париже? Все так же работает программисткой? Бедная Эрнестина. Кстати, что это такое — программист?

СЕЛЕСТЕН. Она пробивает специальным устройством дырочки в бумагах.

ИОЛАНДА. Вряд ли это увлекательная работа. Бедняжка. Помнишь, как вы приходили играть с нами с саду по четвергам?

СЕЛЕСТЕН. Так хорошо помню, словно это было вчера. Мама всегда одевала нас в самое лучшее.

ИОЛАНДА. А мы всегда вам пачкали одежду или рвали. Бедная Эрнестина, никогда не забуду, как она в тот день лежала на аллее, я держала ее за ноги, а Жан-Пьер плевал ей между ягодиц. Вы помните это, вы двое?

ЖАН-ПЬЕР. Конечно, помним. Я только что говорил об этом Селестену.

ИОЛАНДА. Ты был омерзителен. (Жан-Пьер дернул головой.) Да, омерзителен. А меня, когда я смотрела на этого мерзавца, который все плевал и плевал, меня как будто бы било током. Даже сейчас, как подумаю об этом… (Пауза. Она смотрит В одну точку.)

ЖАН-ПЬЕР. Ты ходила на теннис?

ИОЛАНДА (резко). Да, ходила, но сразу же ушла! Да ты просто смеешься надо мной. (Селестену, который собрался уйти.) Не уходи, Селестен, останься. (Брату.) В конце концов Селестен наш друг, и мне хочется поговорить с нормальным человеком, а не с деревяшкой, бревном. (Селестену.) Ты знаешь, как я теперь живу. Вот уже полтора года как я вдова, после двух лет замужества. Мой брат, дурак, счел необходимым выдать меня за сорокадвухлетнего мужчину.

ЖАН-ПЬЕР. Извини, но я всего лишь познакомил тебя с Виктором.

ИОЛАНДА. Да, мужчина сорока двух лет, приятной наружности, широкоплечий, накачанный, но уже с поизносившимся сердцем. Виктор всю жизнь жил в Париже и ничем, кроме лошадей, виски да женщин, не занимался. Просто невероятно, сколько женщин может быть у сорокадвухлетнего мужчины! Когда он получил в наследство замок своего дядюшки, он подумал, что одна женщина будет утомлять его не так, как две сотни. Он хотел, чтобы мы спали отдельно, но я-то тоже знала, чего хочу.

ЖАН-ПЬЕР. Иоланда, Селестену необязательно это знать. Мне, впрочем, тоже.

ИОЛАНДА. Да, но мне нужно об этом рассказать. Я хочу выговориться. Не в исповедальню же мне это нести. Виктор был мой муж, и мы жили с ним не в грехе. В тот вечер, когда он овладел мною…

ЖАН-ПЬЕР. Это возмутительно!

ИОЛАНДА. Я заставляла его рассказывать о былых похождениях. Он хотел спать, пытался уклоняться, но я садилась ему верхом на живот. (Садится верхом на стул.) Помнишь, он был весь волосатый, аж до шеи. Я запускала обе руки в его волосы на груди. Рассказывай, Виктор! Рассказывай!

БОРДЕР (высунув голову из будки). Но, дорогая, что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? (Зевает.) Это всегда одно и то же.

ИОЛАНДА. Рассказывай. Ну, например, про горничную. Я уверена, что у тебя бывало и с горничными.

БОРДЕР. А как же! Как-то вечером возвращаюсь я машиной из Довиля, машина ломается, и мне приходится ночевать в сельском трактире. Хозяева ушли в село на свадьбу, и я остался вдвоем со служанкой, фигура, как у деревенского платяного шкафа, пардон, как у кареты, а сзади… так целая повозка… ничего не скажешь! За ужином я спрашиваю: «Чем тут у вас вечером занимаются?» «Вечером? Да ничем таким… Я-то спать ложусь». А я ей: «Заходите ко мне в комнату, поболтаем». (Зевает.)

ИОЛАНДА. Ну и что дальше?

БОРДЕР. В комнате я стал думать о машине, а о девице забыл. Но потом вдруг слышу, за дверью скрипнула половица, и голос спрашивает: «Мисье-е, ничиво не нада?» Необычный голос…

ИОЛАНДА. Какой же?

БОРДЕР. Робкий, глухой, слегка тревожный… да, испуганный ожиданием удовольствия… или, может быть, греха. Я встал и открыл дверь. Вот и все.

ИОЛАНДА. Нет уж! Ты не лишишь меня главного! Я хочу знать все.