Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
И не хочется...
Не манит.
Мне «в моем мире» хорошо...
* * *
7 ноября 1913
Сказать ли некоторый стыдный секрет нашей литературы и ее далеко «не мудреных изводов»: что с некоторого времени дальше прихожей и «приемной просителей» не стали пускать «гордого русского литератора»... И вот отчего он остался при таких бедных сюжетах. ...Все — проституточка, бедный студентик, швейка, мокрая барышня и тот коллежский регистратор, который с ним объясняется в «приемной»... И никакого понимания мира вне
«Мы натуралисты, и пишем то, что видим»...
Печальное и горькое признание человека в сущности «ничего не видевшего»...
Но этот ужасный секрет можно шепнуть только на ухо...
* * *
ноября 1913
Щедрина, конечно, они распяли бы на трех крестах, попробуй он вывести «Колупаева и Разуваева» из евреев. А ведь такой был Ойзер Димант, — лицо действительное, а не сочиненное. И вот теперь, едва вы подымете голос против сосущего деревню еврея, как «идеально настроенный молодой человек из литературы» подымет на вас глаза и говорит:
Это вы о Колупаеве и Разуваеве?
Нет, я об Ойзере Диманте.
Он отвертывается и не продолжает разговора.
(за набивкой табаку)
* * *
ноября 1913
Скропаешь строки... Мыслишки, полумыслишки... Ан, смотришь, и выклюнулись «25 руб.».
На 25 р. купишь «много товару»:
1/2 ф. чаю — 1 р. 20 к.
10 ф. сахару — 1 р. 50 к.
Колбаса, сыр и прочее — не больше 3 р.
«КУДА же девать?!» Просто НЕКУДА девать из «25 руб.». Даже о сапогах с калошами Василию можно подумать.
Вот что значит «25 р.»: польза, удовольствие, два дня сыты. И так весело, общая болтовня за чаем. Да: из «25 р. купили чудных яблоков кандиль за 1 р. 80 к.».
Теперь: с этим удовольствием и пользою, просто с сытостью за столом можно ли сравнить «мысли» и «мыслишки», какие я написал: что, «может быть, политика идет влево», а «может быть, она пойдет и вправо» и что «Коковцев вернулся» и «что-то будет»...
Эх, господа: ведь и у Коковцева есть свой «чаишка». Дадим и ему пощаду. И свое удовольствие.
Но говорю «о себе», ибо это я понимаю. Мысли? Важные? Не важные...
Они прошли, они пройдут...
Туман... Густой... Реже, реже... и нет ничего...
Так и в природе. «Ничего нет вечного». Господи: Илион пал. Так неужели же не «пасть» моим мыслишкам.
Нет, чаишка вернее. Чаишка — скромность и добродетель. Чаишка — великий путь человечества на Земле.
(за вечерним чаем)
* * *
8 ноября
...да это не головка, а «главизна». «Днесь спасения нашего главизна»: с этого и началась
«история религий».
Разграничительная между Западом и Востоком линия и проходит в шутливом и смеющемся названии или в трепетном и с ужасом. И где смеялись — получился роман и песенка и учебничек истории, а где «с ужасом» — не смели начаться песни, сказки, мифы, а выковалась «Священная
история действительности».Nam hoc caput ens realissimum est.99
(за вечерним чаем)
* * *
8 ноября 1913
Шеренга солдат и за ней «в глубине» довольно пустой генерал и лысый старичок, штатский, — о чем-то хлопочущий и что-то шамкающий беззубым ртом.
Перед нею — толпа волнующихся рабочих, основательно волнующихся на обиду: и среди нее агитаторы — нахальные люди — и... вижу: «мой Вася» там же кипит негодованием и тоже хочет поднять волну...
Душа моя с рабочими. Знаю, вижу — обижены. И нахальные люди прекрасны. И мой Вася. «Ведь он дорогой мой», «он мой» (сын).
Но знаю я вот что:
Что тупой генерал и отвратительный старикашка здесь случай и личное, что идеализм «там» есть тоже «личное» и тоже случай. Это «сегодня» так случилось, что героизм и лучшее — у молодежи; что обида сделана им. Но в веках и вечности старикашка и генерал стерегут «то, доколе построилась Вавилонская Башня» истории, тот «холм Babel», ныне засыпанный песками в Месопотамии, от которого вообще «пошло все»...
«Там бдолах и камень оникс»...
Там «рай», и изгнание, и слезы, и грехи, и трудный путь...
Там сокровищница человечества...
И, последним взглядом взглянув на моего Васю, я бы сказал роте:
— Пли!..
Берегись же, Вася, — берегись. И никогда не союзься с врагами земли своей. Крепко берегись. Люблю я тебя: но еще больше люблю свою землю, свою историю. Не доверяйся жидкам, в особенности жидовочкам, которые будут тебя сманивать, будут чаровать тебя... А к чарам, я знаю, ты будешь слаб.
Крепко, Вася, стой на ногах.
И вспомни то слово, которое от брата Коли я выслушал, едва не получив плюху:
— Дурак. Хоть бы ты подумал, что произносишь свои подлые слова о России на том языке, которому тебя выучили отец и мать.
Пусть это будет «каноном брата Коли». Помни его. Я всю жизнь не мог забыть этого вырвавшегося у него слова.
А ему ли не было «трудно служить» у этой администрации, которая «умучивает» русского человека не меньше, чем Ющинского умучили в Киеве.
Мерзость администрации, Вася, я знаю: но — терпи, терпи, терпи. Из терпения вытекает золото. А «красивый бунт» — только золотые скорлупки пустого ореха на рождественской елке.
* * *
9 ноября 1913
Да, верно пишет Закржевский (из Киева), что теперь писателей пугает мысль иметь свое лицо... Года 3-4 назад, когда Ив. В. Жилкин (прелестный «трудовик») говорил с симпатией и, во всяком случае, без вражды о «Нов. Вр.» и Суворине и я наивно ему сказал: «Отчего бы вам не писать у нас?» — засмеялся своим добрым и спокойным смехом и сказал:
— Что же бы из меня сделали газеты, если бы я стал писать в «Нов. Вр.».