Юг в огне

Прохор, слушая отца, заметил, как при последних словах в его голосе прозвучали горделивые нотки.

– Пошли вы супротив друг дружки, - продолжал старик.
– И до братоубийства могете дойти... До чего мы дожили, господи!..

Прохор умилился. "Ведь, действительно, войти только в его положение. Каково переносить его старому сердцу вражду между детьми, которых он породил, вырастил и воспитал!" Прохор хотел было сказать отцу что-то утешительное, но старик нетерпеливо отмахнулся.

– Погоди!.. Конешное дело, разве ж так могет долго продолжаться? Да это противно богу, его священному писанию, чтобы брат с родным братом воевал, отец на сына поднялся, сын на отца... Все это антихристово смущение, а мы того не могем понять... Скоро все это закончится. Порядок будет наведен. Этим, - не выдержав, озлобленно выкрикнул старик, негодяям-большевикам, богоотступникам, будет конец... Всех их на дрючки вздернут!..

Потемнев, Прохор взглянул на отца. "Ах, вот ты как запел, - подумал он с огорчением.
– А я-то думал, что в самом деле хочешь со мной примириться".

– Вот что, Прохор, - уже прямо перешел к делу Василий Петрович. Пока не поздно, бросай свой отряд. Бросай своих красных и переходи к брату Константину. Он тут недалечко со своим полком... Он тебя примет как брата родного, защитит от наказания...

"Ага, вот оно в чем дело!
– догадался Прохор.
– Понятно. Вот, оказывается, откуда приходил Котов..." Но он до поры до времени сдерживался, желая выяснить, что еще скажет отец.

– Бросай все, Прохор, и иди к брату, - наставительно говорил старик.
– Могу сам тебя провести к нему. Не то гибель тебе неминучая. Не упасешься ты, Прохор, не упасешься. Как отец сыну говорю... Жалко мне тебя, понимаешь, упредить хочу... Подумай, не то будет поздно...

– Что, Константин на станицу хочет напасть, что ли?
– глухо спросил Прохор.

Василий Петрович заколебался, соображая, можно ли открыть Прохору тайну, которую ему выболтал Котов, или нельзя. И, решив, что делать этого пока нельзя, нахмурился:

– Этого я уж не знаю... Но надо полагать, раз стоит он с полком недалечко, то, конешное дело, не для прогулки он сюда прибыл...

– Отец!
– спокойно сказал Прохор.
– Вначале я вас слушал с волнением... Жалко мне вас стало. Ведь правду вы сказали, тяжело вам видеть, как ваши сыновья сражаются друг с другом. Тяжело, сознаю. И понимаю вас, вам хочется, чтобы сыновья ваши в мире и согласии жили... И мне бы этого хотелось... Очень хотелось бы!.. Но почему же вы, батя, решили именно меня уговорить перейти к Константину, а не его уговариваете, чтобы он ко мне перешел? Ведь, батя, поймите, он, именно он, пошел по неверному пути, а не я... Куда вы, батя, меня зовете? На что наталкиваете?.. Вы зовете меня на то, чтобы я предал своих товарищей, горячо говорил Прохор: - Вы хотите, чтобы я пошел в услужение к белопогонщикам, генералам, помещикам, которые нас за людей не считают?.. Нет, батя, вы ошиблись. Ваш сын Прохор - не подлец!.. Он не помарает ермаковской фамилии. То, что вы предлагаете, делать я не стану. Я сознательно пошел по этому пути, никто насильно меня не тянул, и с него никогда не сверну, хотя бы мне и грозил за это сто смертей... Вот, батя, я вам все сказал...

Василий Петрович ошеломленно смотрел на сына, не прерывая его. Ему нравился такой решительный, правдивый характер Прохора. В душе он гордился сыном. И думал о том, что, кто знает, может быть, и он, старик, будь на Прохоровом месте, тоже бы так сказал. Но ведь то, что затеяли большевики гибельное дело. И он, непокорный сын, не понимает этого. Надо открыть ему глаза, показать, что он заблуждается, и спасти, спасти его, пока можно...

– Постой!
– поднял руку старик.
– Ведь раздавят же вас, как гнид.

– Раздавят?
– переспросил Прохор.
– Нет, отец, советскую власть невозможно раздавить... Меня, конечно, могут убить, могут убить моих товарищей, но советскую власть убить нельзя...

– Что там советская власть! Тебя-то изловят да убьют, дурак!
– гневно выкрикнул Василий Петрович.
– Жалко ж тебя!

– Не жалейте, батя. Если убьют, то вы не жалеть, а гордиться мной тогда должны... Да и рано вы меня хороните... Еще бабушка гадала да надвое сказала - то ли убьют меня, то ли нет... У меня и моих товарищей есть руки, есть головы, есть оружие, не новички, умеем сражаться... Даром мы жизни своей не отдадим...

– Прохор, - попробовал еще раз убедить сына Василий Петрович, - ты ж, парень, вникни в наше родительское положение. Пожалей мать. Не приведи бог, что случится с тобой так она ж не вынесет такого горя, заживо в могилу ляжет...

– Батя, - твердо сказал Прохор, - что случится, того не миновать. Умереть в честном бою не страшно... Это честнее, чем холуйничать перед каким-нибудь офицеришкой.

На мгновение Прохор замолк, потом тихо, с упреком сказал:

– Ну зачем вы, батя, хотите меня с правильного пути столкнуть?.. Неужто вы так и не понимаете, где правда?

– Хватит!
– грубо оборвал его старик.
– Слыхали мы такие песни... Хотел я тебе добра, хотел от смерти упасти. Как сына своего родного пожалел... Ан нет, не хочешь слушать меня... Дело твое... Прошлый год за твое своевольство, подлое хамство, я тебя выгнал из дома своего... А зараз вижу, что погибель тебе неминуемая предстоит, хотел я тебя, как родитель, выручить из беды, но ты чхать на все мои старания хочешь... Раз так, то что ж, стало быть, не о чем мне более с тобой говорить... Иди!

– Прощайте, батя!
– сказал Прохор.

Старик промолчал, не ответил.

На кухне мать с сияющим лицом кинулась к Прохору.

– Ну, что, сынок, помирились?

– Нет, мамуня, - грустно покачал головой Прохор.
– Не помирились... Наоборот, еще больше разошлись...

– О господи!
– простонала Анна Андреевна.
– И что уж ты, сынушка, такой непокорный... В кого ты только такой и уродился? Покорился б ты отцу, ведь родитель он.

Прохор привлек к себе мать.

– Мамушка, родимая моя, ведь отец требует невозможного. Он хочет, чтоб я предал своих товарищей и перешел бы к белым... Ну разве я могу на это пойти?

– Не знаю, родной мой, - всхлипнула мать, - не знаю... Ты молодой, грамотный, лучше моего разбираешься во всем... тебе виднее. Только перечить бы отцу не надо. Ведь он, небось, зла тебе не хочет.

– Вот именно он хочет зла мне, - выкрикнул Прохор.
– Если б не хотел, он не стал бы предлагать мне идти на такую подлость... Прощай, дорогая маменька, - расцеловал он ее.
– Не знаю, когда теперь и увижу тебя. Надвигаются суровые дни...

– Прощай, соколик мой, - зарыдала старуха.

X

Станция Гашун превратилась в сплошной табор. Здесь скопилось несколько десятков тысяч человек. Повсюду в хаотическом беспорядке стоят арбы и телеги с задранными оглоблями. На возах навалена домашняя рухлядь. И чего только нет здесь: самовары и кошелки, сундуки и ящики с визжащими поросятами, ведра и перины, шубы, тарелки, сковороды.

На оглобли наброшены брезент и рваные одеяла. Под тенью их сидят целые семейства.

Сплошной гам стоял над лагерем: крики, плач детей, смех, матерная ругань.