Югана

Но с крыльца не кидала ее, а только ведром помоев обкатила с ног до головы. Верно и про то говоришь, что золотое кольцо я ей продала…

– Не спорю, Агаша, кольцо действительно золотое ты продала ей, – сказал Григорий и тут же быстро спросил: – Кто тебе отливал недавно кольцо?

– Ах ты кобыла старая, ах ты Афросинья-доносчица, ну я тебе! Вот уж Федя-то присушит тебя к гробовой доске на кладбище.

– Так, значит, Федор Романович, парусный цыган, отливал тебе кольцо?

– Бог с тобой, Гришенька, ягодка ты моя, ничего мне Федя не отливал, не впутывай доброго человека.

– Агаша, кольцо я посылал в Томск на экспертизу. И понимаешь, тот процент золота, который присутствует в кольце, оценивается в семьдесят пять рублей, по нынешним ценам на драгоценные металлы. Так что ты продешевила…

– Хо-хо, вот учудила старая карга. Гриша, а про это знает Афросинья?

– Получился смех и грех, Афросинья закатила мне скандал. Говорит: «Раз ты расследователь, то и должен правду отыскать, спекулянтку наказать. А деньги мне хоть сейчас свои отдавай и забирай кольцо. В Москву буду жаловаться!»

– Ах шельма, вот навязалась на меня, вырвикурья душа…

– Я отдал ей деньги. А потом и говорю: так и так, экспертиза дала такое заключение. Ну и зашарахалась тут Афросинья: «Верни мне колечко! Жулики вы все тут, заодно с Агашей мошенничаете».

– Ай молодец, Гришуля, ну и рыцарь же ты мой удалой! Так этой старой потаскухе и надо…

– Услуга за услугу, Агаша: кто отливал золотое колечко, а?

– Ой, Гриша, да нашла я его на берегу. По воду ходила: волна ширь-ширь по песочку, буль-буль. Смотрю, когда наклонилась ведро на крючок коромысла надеть, блестит что-то. Глазоньки протерла – цап! Золотое колечко!

Понимал Григорий, что в этот раз ничего не выпытать ему у Агаши. А предпринимать что-то надо; необходимо как можно скорее отыскать золотых дел мастера.

4

Солнечным утром Григорий Михайлович Князев, дядя Иткара, подошел к кузнице, что стоит на окраине Кайтёса, на возвышенном мысе реки, открыл двери, вынул из нагрудного кармана древние яйцевидные часы на золотой цепочке. Кружевные стрелки показывали семь часов утра. Восьмидесятилетний мужчина, знаток стародавних русских обычаев и обрядов, направился к Храму Перуна, что был среди древних кедров, чуть поодаль от кузницы. И ударил в это утро кайтёсовский Троян-колокол всполох. Ударил не тревогой, а радостью.

Плечи двух треног держали перекинутую толстую лиственничную матку, к ней подвешены три больших колокола: один – медный, второй – бронзовый, третий кован из болотного юганского железа. Все эти вещуны именуются Троян-колокол. Когда-то, около четырех веков назад, на этом месте был языческий храм Перуна, но в засушливое лето дикий огонь пожара превратил храм в пепел. Вот с тех самых пор и висят сиротливо колокола на лиственничной матке средь кедрового леса, на Перыне.

Заставляет старый кузнец, которого еще в юности сельчане прозвали Громолом за силу богатырскую, отзывчивость русскую, говорить Троян-колокол чуть ли не человеческим голосом. Если, скажем, печаль – кто-то из кайтесовцев-перунцев простился с жизнью земной, то колокол выговаривает так: бом-ом, ой-ох. А радостная весть на другой мотив: дай-огонь, дай-огонь-нь…

Старожилы-перунцы хорошо понимают язык своего Троян-колокола. На этот раз Троян-колокол просил одноземельцев дать огонь, звал ковать священный русский меч для молодых зачинателей нового рода. И каждый кайтесовец отыскивал в загнетках русских печей самые крупные угольки, сдувал с них пепел да шептал наговор: «Возгорись святым теплом душевным в горниле кипящего железа, спали месть и злобу людскую, но оставь нержавеющую силу добра русского и милосердия. Разгоритесь угли жарким пламенем, и пусть в нашем огне закалится крепко-накрепко святой меч; пусть не щербится и не ломается в сече с недругом Руси Великой». Такой уголек с женским или мужским наговором клался в чистое берестяное блюдце в каждом доме Кайтёса.

Не успел веселый пересмешник Ультан-эхо передразнить голосистый перезвон Троян-колокола, разнести по гривам таежным и речной долине, как на центральной береговой улице начала собираться дружина.

В строгом древнем ратном строю дружина – полсотни всадников на горячих конях – умышленно неторопко ехала по сельской улице. Это были не просто всадники, а древние воины славных языческих времен Руси, ходившие на поле брани под знаменем всепобедного Перуна. Дружинники одеты в боевые доспехи: латы, кольчуги, бронзовые или медные шлемы, вооружены мечами, копьями, щитами, которые ковались, мастерились их предками почти тысячу лет тому назад и хранятся в каждой старожильческой семье. И одеваются и вооружаются ныне так кайтесовские старожилы только по торжествам в знак бессмертия рода русского.

Остановилась дружина около кузницы. Стоит седой, могучий старик из рода Кэри и Сварожича, посматривает на витязей русских.

Спешился Перун Владимирович Заболотников, отдал низкий поклон кузнецу Князеву и говорил так:

– Мудрый творец харалуга сибирского, создатель победного русского оружия, Громол Михайлович! Прошу тебя отковать меч моей внучке Богдане из рода князя Умбарса. Прошу отковать меч и ее жениху вождю племени Кедра Андрею Шаманову. Пусть кованные тобой мечи уйдут к далеким потомкам символом верности и любви, а не кровавой холодной сталью. Откуй мечи потомкам вождей великого рода русского и эвенкийского. Откуй мечи зачинателям молодой семьи, как знак мира и счастья.

– Откуй мечи! Откуй мечи счастья и мира! – гремит дружный голос всадников-витязей.

Конники стояли полуподковой вокруг Громола Михайловича. Обнажив головы, они держали в руках свои шеломы.

Громол Михайлович чуть отошел от дверей кузницы. Как того требовал обычай, поклонился на все четыре стороны; первый поклон был стороне восхода солнца. И сказал кузнец-вещун:

– Славные потомки жрецов новгородских! Боевые доспехи, оружие ваше ковано в древности моими предками.

И мои руки не разучились выплавлять железо из нашей юганской озерной и болотной руды. Рукам моим по силам еще ковать из криц нержавеющее всепобедное оружие. У твоего бедра, Перун Владимирович, я вижу славный меч с позолоченной рукояткой – его ковал мой дед на этом месте, в этой кузнице. Я сделаю такой же меч-всеруб и вождю племени Кедра. Я откую облегченный меч с острым жалом и для внучки твоей, Перун Владимирович. Пусть женский меч будет таким же бессмертным и святым, как меч Кэри, матери сибирского рода Иткаров Князевых.

– Слава Громолу Михайловичу! Слава великому рудознатцу-кузнецу! – грянули в один голос дружинники.

– А сейчас прошу вас, бесстрашные Буй-Туры русские, привезти мне чистый огонь, на молитвенный, заговоренный мудрыми женщинами-русавушками. Да еще оставьте мне на подмогу двух молодцов широкоплечих, которым по силам играть тяжелым молотом; они поедут на остров среди трех болот да привезут оттуда крицы сыродутого железа и отплавят в печах на углях древесных.

Два молодых рослых кайтесовца, артельные трактористы, сняли с себя доспехи древние и, проводив взглядом дружину уезжающую, сказали кузнецу, что крицы уже привезены и лежат в кожаном мешке в конторе, в кабинете Саши Гулова.

– Эге-ге, гей-гей! Люди Кайтёса, вы слышите? – несется по сельской улице зычный голос молодого вещуна-дружинника. – Вы видите, от дома к дому едут русские воины! Выносите угольки, заговоренные женской душой, дыханием и таящие чистый огонь семейных очагов…

Эти угольки, собранные дружинниками в расписной берестяной короб, по стародавнему поверью, возродят жаркое пламя и отплавят в горне металл для заготовки меча, а уж после эта заготовка будет коваться на наковальне упругой. И на этом же святом, чистом огне закалится меч-всеруб.