Югана
Шрифт:
Откуда пошел в Кайтёсе обычай ковать меч, когда родится сын или дочь, ко дню помолвки или обручения? Русский человек по природе своей был мирным землепашцем, ремесленником. Но выпала Руси доля тяжкая со времен камня и бронзы. Свою гордую русскую независимость защищал славянин с древнейших времен и по нынешний день силой оружия. Многие пытались поставить на колени юную Русь. Но никому не били поклоны русичи, не страшили их иноземные мечи, стрелы и копья. Досыта русская земля напоена кровью своей и чужой. Женщины, богини Руси, наравне с братьями, мужьями брались за мечи боевые и становились в один ратный строй. На мече крестился русский человек, и с мечом ложился он под могильный холм.
Ох
Рядом с Александром Гуловым стоит Югана, она в национальном костюме. А вокруг – молодые, пожилые, праздничные да нарядные все, улыбаются, смеются.
Пока Громол с двумя юными молотобойцами заканчивают шлифовку мечей, старики разговаривают, вспоминают и рассказывают молодым о древнем обычае, забытом нынче русскими насельниками обской земли.
На этом месте, в этой кузнице, в стародавние времена вершился суд, приносилась присяга. У кайтёсовцев-перунцев как встарь, так и в нынешние времена кузница считается священной, приравненной к языческим храмам, священным рощам, холмам. В кузнице исстари приносились жертвы богам, и в ней присягали воины-дружинники клятвой на священном мече, лежащем на наковальне. Если кто-то из одноземельцев совершал преступление, то в таких случаях поступали так: вместе с судьей, а им всегда был кузнец, становились свидетель и пострадавший. Обвиняемый давал присягу: клал молот на наковальню и говорил: «Пусть, если я показываю ложно, Дажбог, бог солнца, выжжет мне глаза; пусть Перун разрубит мою голову огненным мечом»! После такой клятвы все, что говорилось обвиняемым, считалось правдой, истиной. Но если случится, что обвиняемый под щитом присяги, клятвы затаит правду и выдаст ложь за истину и это все будет доказано, то такой лживый человек изгонялся с позором из племени, рода, становился изгоем. И считалось это высшей мерой наказания.
А когда, что бывало редко, случалась в Кайтёсе, кровавая стычка, распря или месть, то жрец становился главным судьей. И опять же суд вершился в кузнице. Обычно семья, в которой был убит муж или сын, требовала из рода убийцы молочного сына. Для этого было достаточно обоюдного согласия. Юноша, которому предстояло влиться в состав новой семьи, должен поцеловать обнаженную грудь своей новой матери, а потом над мечом, лежащим на наковальне, обязан дать присягу старейшинам общины, судьям.
Так что кузница в Кайтёсе считается священным местом, где присягают на верность, приносят жертвы языческим богам. А в праздничный Новый год обязательно в кузнице бывает обряд жертвоприношения Перуну и Дажбогу. Жертвуют сельчане в таких случаях любимым богам главным образом петуха. Медовым пивом «поят» огонь в горне, угощают вином, мясным пирогом. И, как правило, всегда на наковальне должны гореть свечи из чистейшего пчелиного воска. После здравицы, наговоров языческих в пламя горна кладут сосновые или кедровые лучинки, чтобы обуглились концы. Этими писалами, обугленными концами, рисуют на дверях изб, оконных ставнях языческие кресты – охранные знаки, тамги.
Из кузницы доносится стук и звон кузнечного инструмента. Вышел юный молотобоец из кузницы. Посмотрел он в сторону Юганы, вытер пот со лба, размазал по лицу сажную копоть с рук.
– Югана, женщина племени Кедра, приглашай молодых на закалку мечей-всерубов булатных! – попросил веселым звонким голосом паренек. И нырнул обратно в раскрытую дверь кузницы.
Подошла Югана к Троян-колоколу. Подал ей Саша Гулов конец ременного «хвоста» от языков трех колоколов разнонапевных.
Пропела тройня колоколов вразнобой. Посмотрела Югана на собравшийся народ. И почудилось ей, что это не люди вокруг, а живые цветы на поляне собрались на праздник и у этих цветов-людей лица радостью дышат. Кругом Юганы говор мирный, счастливый.
Процокали коваными копытами два гнедых коня по площадке, мощенной лиственничным торцом, обрезанными кругляками. И вот подъехал
к дверям кузницы вождь племени Кедра. Спешился, помог невесте высвободить сапожок из стремени, принял на руки и поставил рядом с собой. Одет Андрей Шаманов в костюм эвенкийского вождя: коричневой замши куртка, такой же замши брюки, на голове убор из орлиных перьев – корона вождя. На боку у Андрея – колчан, расписанный орнаментом, в нем стрелы боевые; на широком ремне – промысловый нож в берестяных ножнах; легкий лук – в чехле из барсучьей шкуры.Снял Андрей Шаманов с поясного ремня чехол с луком, подал Югане. А потом посмотрел на Богдану и сказал:
– Ленивая у меня невеста. Дряхлая старуха. Как только я с такой женой буду жить после свадьбы… Раскосмачена она вся, в лохмотья одета. – Говорил все это Андрей, а сам улыбался. По обычаю, перед закалкой мечей-всерубов, положено жениху хаять свою невесту. И кто-то из женщин обязан перечить жениху, хвалить невесту.
– Хо, великий вождь юганской земли, паргу-мухомор не ел и не пил отвар из него, пошто криво видит невесту Богиню? – Югана говорила по-русски и неторопливо, старалась подбирать слова, воспевающие красоту русской девушки. – Коса на голове Богини ниже пояса свисает, как у небесной дочери Южного Ветра. А голубые глаза Богини ярче голубики таежной, глубже всех озер глубоких. Хо, а посмотри, вождь племени Кедра, на ресницы, брови – они искрятся ярче черного хвоста соболиного…
– У невесты ноги кривые, руки что крюки, и собой она горбата, – все так же улыбаясь и смотря на Богдану, расхаивал девушку Андрей, и в голосе его чувствовалась еле уловимая, затаенная грусть.
– Хо, пошто вождь племени Кедра не может отличить молодую ланку от старой оленихи, с потертой спиной от седла и вьюков? – Югана подошла к Богдане, расстегнула у нее на груди длинную, ярко-алую накидку. Спала к ногам накидка. И вдруг стало тихо, умолкли женские перешептывания, мужские реплики.
Богдана смущенно посмотрела на Югану. Девушка была без плаща-накидки, стояла почти обнаженная, низ живота охвачен поясом стыдливости, который расшит золотыми узорами. Грудь Богданы укрыта двумя небольшими панцирями-щитами, плетенными из серебряных нитей и льна.
– Тело русской девушки Богини белее снега белого; шея чуткая, высокая, красивее лебединой. А руки у Богини нежнее и теплее солнечных лучей. – Расхваливала Югана невесту и не спускала глаз с лица Богданы; радовалась эвенкийка за счастье и любовь, которые выпали наконец-то на долю Андрея Шаманова. – Хо, а про ноги пошто Шаман криво сказал? Ноги у Богини резвее ветра крылатого. И спина у нее гордая! Никогда и ни на какой тропе спина Богини не сгорбится…
Наклонился Андрей, поднял накидку, а потом нежно и заботливо накрыл невесту.
– Тра-та-та, тук-тук, – выговаривал молоток-рушник по «холостой» наковальне, приглашая жениха и невесту в кузницу.
Перун Владимирович высыпал на берестяное блюдо горох. Этот горох мок два дня и прел в водке, потом он проветривался на вольном воздухе. Теперь же предстояло накормить этим хмельным горохом яркоперого петуха.
Петух, голодавший весь прошлый день, начал с жадностью клевать горох. Через двадцать минут жертвенная птица запьянеет. После закалки мечей будет отрублена голова жертвенному петуху мужским мечом, рукой Андрея Шаманова. Такой обычай.
Чуть в стороне от наковальни, у горна, стоят Перун Владимирович с Юганой. У наковальни – Андрей с Богданой. Юный молотобоец качает не спеша кузнечные кожаные мехи, держа в руке рычаг из березовой жердинки.
– Вождь племени Кедра, – обратился Громол Михайлович к Андрею, – вот намолитвенные угли в берестяном коробе-кузовке лежат. Бери и сыпь их в горн, пусть Богдана помогает кидать в огонь угольки…
Два раскаленных меча, в закалочных ножнах-оправах, опустились в корытце с жидкостью – ши-вжик, и умолкла огненная сталь. Потом еще закал, в другом корытце, затем в третьем. И наконец отжиг, отпуск – снята излишняя напряженность, ломкость меча. И вот они, два красавца, уже дышат, пружинятся в руках кузнеца. Теперь дело за рукоятками. Но их недолго навинтить.