Юрий Долгорукий (Сборник)

–  В огонь.

–  И верно. Всё идёт в огонь. От огня ничего. Один лишь дым. А в огонь - всё!

Он схватил полено руками, отнёс его к печи, швырнул в огонь, возвратился к сестре, вытер руки о свою хламиду, тканную чистым золотом.

–  Вот и приехал к тебе лекарь, брат мой князь, - сказала Ольга, и Дулеб прошёл вперёд от порога, чтобы показаться князю.

–  Лекарь?

–  Лекарь из Киева.

–  Ты из Киева?
– спросил Дулеба Ярослав.

–  Из Киева.

–  В Киеве живёт Ярослав, прозванный Мудрым. Я тоже Ярослав.

–  Он давно не живёт, - сказала ему сестра.
– Ярослав Мудрый умер. В Киеве похоронен, в святой Софии, в мраморной корсте белой, а на ней цветы и птицы высечены, как на суздальских соборах.

–  Ярослав Мудрый в Киеве, а я в Суздале. А почему назвали меня Ярославом? Чтобы мудрым был? Мудрость передаётся в третьем колене.

Он начал загибать пальцы на руке:

–  Всеволод - первое колено. Мономах, дед мой, - колено второе, а третье - князь Юрий, отец мой. Вот он и должен был называться Ярославом, а не я. Ты, лекарь, всё знаешь. Зачем меня назвали Ярославом? Для глумления?

Дулеб молчал.

–  Почему молчишь? Приехал из Киева, должен говорить!

–  Не знаю, что молвить, - тихо сказал Дулеб.
– Не моё дело вмешиваться в дела высшие, хворости насылаются не людьми, имена же даются людьми. Разбираюсь в хворостях, в именах - нет.

–  Не говори покорно, ибо напоминаешь мне о моей собственной покорности, которой стыжусь и которую ненавижу. Вспомнил о делах высших, а чьи они?

–  Княжеские, - вмешалась Ольга, - ты князь и княжеского рода.

–  А почему я князь?

–  Потому что родился им.

–  Разве можно князем родиться?

–  Всё зависит от воли бога, брат мой князь.

–  Почему ты называешь меня братом?

–  Потому что я твоя сестра.

–  Не знаю тебя. И никого не знаю. Имею одного лишь брата по имени Китан. Ты слыхал о нём?

–  Это наш брат князь Андрей. Китаном называла его покойная мать.

–  Не знаю князя Андрея. Никого не знаю. Ибо вы русские, а я половец. Я половецкий хан Семичуга.

–  Хан Семичуга умер этим летом.

–  Я не умер. Я спрятался в грозе, а потом упал на землю и прополз в травах ящерицей и очутился тут, чтобы не дать вырубить липы. Когда вырубят липы, не будет мёду, а я люблю мёд. Липы беззащитны. Они вырастают медленно, намного медленнее, чем люди. Поэтому каждому, кто срубит липу, нужно отсечь голову и прибить её к пеньку. Вон тот пенёк, ты видишь его?

–  Нельзя допускать жестокость, князь мой брат, бог покарает тебя за жестокость, ты не захочешь гневить бога.

–  Бог не карает никого, и бог никогда ничего не делает, только люди, людям суждено делать что-нибудь злое или доброе. В этом их назначение, их радость, их извечное проклятье. Ибо если что-нибудь делаешь, непременно при этом кого-то обижаешь. Я не допущу, чтобы обижали деревья. Потому что они беззащитны.

–  За деревья нужно молиться.

–  А что такое молитва? Слово для слов. Сплошная безвыходность. Бог заперт в молитве навеки. Он не имеет выхода оттуда. Он освещается изнутри, будто изумрудная раковина, а внешне его не видно и не слышно, и его никогда нет. Одни слова. Поэтому люди сами должны всему давать толк. Вот видишь череп? Это предостережение всем. Я долго не мог найти себе череп. Мне прислал его из Киева Петрило. Восьминник Петрило. Ты не знаешь его. Он добр ко мне. Всегда присылает подарки из Киева. Ты видел Петрилу в Киеве, лекарь?

–  Да, - ответил Дулеб, не зная, как ему относиться к этому полоумному князю, - мы были с ним на обеде у Ивана Войтишича, воеводы.

–  Ты, Олюня, не знаешь Петрилу. Это тот, что убил боярина Кучку в Москве. Наш отец простил его.

–  Князь Юрий всем прощает. Он добрый.

–  Добрый? Зачем же послал на смерть моего брата Ивана?

–  Разве он хотел ему смерти? Он послал братьев Ивана, Андрея и Ростислава, в помощь Святославу. Я рассказывала тебе об этом не раз.

–  Рассказывала? Не знаю.

Ольга прыгнула на стол, примостилась там, поставила свечку на краю.

–  Ты знаешь князя Юрия. Он хочет, чтобы всем людям было одинаково.

–  Никогда одинаково всем не будет!
– горячо воскликнул Ярослав. Никто не в состоянии дать всем сразу одинаковую землю. Ни землю, ни воду, ни даже воздух. Одни дышат зелёными ветрами равнин, другие - тягостными испарениями болот, третьи - гнилью лесов. За что тогда умер мой брат Иван?

–  Говорю же тебе, князь мой брат, что к отцу нашему прислал в то лето письмо бывший заклятый враг Святослав Ольгович. Писал: "Брата моего Всеволода бог взял. Игоря Изяслав захватил. Иди в русскую землю, в Киев! Смилосердствуйся! Высвободи брата, а я тебе буду, надеясь на бога и силу животворящего креста, помощником". Тогда и послал князь Юрий полки с Иваном, братом твоим.

–  А его отравили Ольговичи.

–  Он простудился и умер.

–  Они его отравили, там всех травят, я знаю. Вот лекарь скажет, он знает. Лекарь, скажи, в Киеве всех отравляют?

–  Дивен твой вопрос, княже, - стараясь не раздражать полоумного, сказал Дулеб.

–  Не умеешь ответить? Боишься? А ты не бойся. Князь Юрий, отец мой, добрейший среди князей, а я - добрейший среди его сыновей. Не нужно и спрашивать никого. Всё это знают. И в палатах наших всем всегда лучше всего. Тут едят четыре раза в день, каждый засыпает, когда захочет, и спит, где ему захочется. И всюду здесь есть всё, что нужно. Видишь, вон там, в паволоке и горностае, это для княжеского зада. Ибо и он имеет свой нрав.

Ольга соскользнула со стола, схватила свечник, взмахнула им перед лицом Дулеба.

–  Оставим его!

Вывела обоих в переход, указала на дверь:

–  Там будете спать. Брата не бойтесь. Он добрый.

И ушла, забыв посветить им.

Однако оказалось, что в их помещении точно так же горели, постреливая, дубовые дрова в пристенной печи, и в красных отблесках огня увидели они свои постели, мягкие и чистые, увидели стол, с питьём и кубками, лавки, застланные медвежьими шкурами.

–  Вот уж!
– обрадованно бросился к постели Иваница.
– А то уж я думал, что на этом свете не посплю никогда на мягком да в тепле! Как можешь выдерживать, Дулеб, всё это?

Дулеб почти не спал остаток этой ночи. На короткое время провалился в безмолвие забытья, но сразу же и вынырнул оттуда, немного полежал, следя за тем, как угасают последние угольки в недавно ещё буйном костре, потом потихоньку оделся и вышел в переход. Долго блуждал впотьмах, какие-то двери попадались у него на пути. Он без колебания толкал их, проходил дальше, одно время ему показалось, что он кружится на том же самом месте отчаянно и безнадёжно. Но именно тогда, толкнув ещё какую-то дверь, очутился под рассветным небом.