Южный Крест

Валюша металась, рыдала, ночами не спала, ища выход, но никакие уговоры не помогли. Тут-то и доказала она еще раз ни с чем не сравнимую любовь к своему Илюше: решено было оставить сына в России - отцу. С тем и поехала Валечка к бывшему супругу - договариваться. Он встретил ее сурово.

Нельзя не сказать несколько слов об этой личности. Человек этот, по имени Кеша, занимавшийся в жизни многими вещами, ни к чему не имея сильной склонности, живший беспутно и без царя в голове, к среднему возрасту ударился страстно в религию, так что простаивал в церкви по целым дням и ничем другим не занимался. Впрочем, он и раньше был утонченной личностью. Теперь же он взялся воспитывать своих близких по-настоящему, исходя из самых высших идей. Новую семью свою не кормил, так как все его время занимала одна только духовная жизнь. По его идее, если у родственников появлялись какие-нибудь иные, практические потребности, то чепуха эта шла не от Бога, и всякие такие штуки они вольны поэтому решать сами. Известно ведь, что если русский чем-нибудь в жизни займется, особенно, если до того шалопайничал, то ради этого он все на свете похерит, все под откос пустит ради этой новой и главной идеи.

Вот такого устремленного и встретила Валя. Сына их от совместных юношеских лет он помнил скорее отчасти, ибо за постоянной занятостью молитвами и подвижнической жизнью в церкви - на которую он, как водится, сразу положил живот свой - для сына у него времени и оставаться не могло. Так что Кеша не только не видал мальчонку многими годами, не только деньгами не помогал, но и с днем рождения не поздравил ни разу. Но, как страстный верующий, он наотрез отказался сына за границу отпустить, но, также, что любопытно, и взять его в свою семью. На ополоумевшие Валины вопросы Иннокентий важно и достойно объяснил, что с Божественной точки зрения ребенок должен воспитываться матерью, и незачем ей ни возить младенца к иностранцам, ни оставлять его хоть и в хорошей семье, но все-таки одного. Валентина же от Бога отступилась и ничего, кроме корысти, в жизни не знает да привыкла эгоизм свой ублажать. А Иннокентий, как верующий, ближе стоит к тому что истинно и лучше знает, как права ребенка соблюсти.

Так и вернулась Валентина не солоно хлебавши. Теперь, на худой конец, пригодилась бы ей и мама. Еще горше вспомнила Валя о ней, и содрогнулась ее душа от содеянного ею. Догнало ее раскаяние и такое отчаяние, что из пухленькой бодрой молодухи превратилась она в неказистую развалину. Правда, мы не знаем чего тут было больше: ужаса за свой поступок или страх, какое же решение примет теперь ее муж.

Время шло и настал день, когда Илья должен был решать, что ему делать.

Девять совместных лет немалый срок - потому не обманули Валентину предчувствия, хотя она не отдавала себе отчета, что догадывается о самом худшем. Наконец, Илья поставил последнее условие: или договаривайся как-нибудь со своим бывшим, или я уезжаю один.

Не берусь передать, какие бури сотрясали семью в то время, сколько слез и слов затопили этот счастливый "Дом с большой буквы". Но только наступил момент, когда наш талантливый ученый голубых кровей, проживший со своей "настоящей любовью", со своей "жертвенницей" без малого десяток лет, не оглядываясь, гарцующей походкой вышел из подъезда и канул в неизвестность.

– Теперь ты понимаешь, - Шустер посмотрел на собеседника, - он добьется всего, что ему надо!

"Человека убил!" - вскричал Николай Николаевич про себя жалобно и оглушенно и не нашелся, что ответить.

– Н-да...
– после долгого молчания отозвался он, подруливая к своему дому, - как это в России говорится: "Такому камень за пазуху не клади"!

– Опять переврал! Ну, в общем, ты меня понимаешь.

– Слушай, Максим, - Николай Николаевич с интересом наблюдал за приятелем, - это Илья тебе приглашение прислал?

– Он. Я не спорю, он немало для меня сделал. Но не обольщаюсь на его счет!

Молчаливые, они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Николай Николаевич распахнул огромные стеклянные двери на веранду. Чудный кипарисовый дух ворвался в комнату.

Гость разместился за столом, посередине которого красовался пока толстомясый самовар, а Николай Николаевич, отдуваясь от жары, принялся доставать из холодильника многочисленные тарелки и мисочки и уставлять ими парадный стол. Холодец, селедка, немного икры, всякие разносолы и закуски. Николай Николаевич не то чтобы не любил русскую кухню, даже, скорее, совсем не любил, но в праздник все должно быть как положено.

Шустер, скучая, подобрал с дивана тонкую книжицу, полную закладок. Название гласило: "Учебник родной грамматики". На первой странице упражнение начиналось словами:

"Ванька был именинник и встретил богомольцев.

Бери серп и иди молотить.

Мужик едет в город за горохом".

– Это что за чудо?
– охнул Шустер, помахивая тетрадкой.

– Учебник для церковной школы, чтобы детки родную речь не забывали.

– Учебник?!
– Шустер заржал.

– Ну да, учебник, - сказал Николай Николаевич веско, - а я улучшаю его, чтобы снова отпечатать.

Тот уткнулся в листы и прочел:

"У мужика сгорел кафтан.

Наш начальник носит на пальце дорогое кольцо.

Девочка нажала сноп ржи.

К борщу забыли сделать кашу.

У Коли сделался жар, и его мать пошла в церковь.

Мои братья не пьют водки".

Шустер закурил, ухмыляясь: "Нарочно не придумаешь... они здесь остановились на одной точке. Намертво. Навек".

– Погоди-ка, погоди!
– Николай Николаевич вошел в гостиную с растопыренными руками, пораженный какой-то мыслью.
– Илья мне говорил, что дом хочет купить, деньги, значит, собирает. И скоро поедет в Россию квартиру разменивать. Это какую же квартиру?

– Конечно ту самую - где Валентина живет с сыном.

– А куда же Валя?!

– Не его забота. Деньги-то нужны. Главное - разменять удачно, не дать себя облапошить. Все права на его стороне, он - муж и пока официальный.

Николай Николаевич не причислял себя к чувствительным натурам. Вернее было бы заметить, что он презирал всякие сентиментальные глупости. Но жизнь Ильи поразила его своей завершенностью.

* * *

Шустер наблюдал, как медленно и тяжело менялось у приятеля лицо, нимало не разделяя его чувств, но спокойно давая им время отлиться в некую завершенную форму. Действительно, Николай Николаевич был смущен и даже потрясен услышанным, и долго соображал, безъязыко бормоча что-то себе под нос.

– Теперь-то я убедился: Илья - абсолютно аморальный тип, - простодушно и горько проговорил Шустер, взглянув на приятеля. "Мы с тобой люди другой породы!" - приглашали его глаза.

Николай Николаевич с готовностью кивнул головой. Шустер остро ощутил, что минута настала. Наслаждаясь своей властью и подбирая слова, он непроизвольно кинул взгляд на дверь, а, затем, дружелюбно оглядев приятеля, сказал так:

– Кто, как не я, знает Илью вдоль и поперек. Он не только безнравственный тип. К сожалению, он распустился здесь окончательно, потерял такт. Он неблагонадежен! Позволяет себе высказывания более чем критические, иронизирует над местным обществом и порядками. Свою болтовню он называет свободой слова в демократической стране. Что за чушь! Свобода слова не имеет ничего общего с пустым критиканством! Все зависит от того, над чем подтрунивать. Одно дело, если вызывает улыбку обычай пить много пива. Совсем иное - полагать, что западные люди в действительности опасны.

– А что, Илья высказывания делал?
– с беспокойством перебил Николай Николаевич в крайнем изумлении.

– Ну конечно!
– с негодованием вырвалось у Шустера.
– У Илюши на все идеи! Вот слушай.

Он нагнулся к самому уху Николая Николаевича и быстро, жарко что-то зашептал.

– Путано говоришь, я уж и нить потерял...
– буркнул Николай Николаевич, почесывая лоб.
– Знаю, что ты имеешь в виду... только... в нашей стране все по-другому!
– заключил он уверенно.