За границами легенд

Мой сын… мой первенец… он так рано ушёл за Грань! Из-за меня… Я… я ничего хорошего дать ему не мог… только подставил его приёмного отца… только довёл несчастного мальчишку до той вспышки магии… я погубил его! Я!

Слёзы появились сами, но они не успокаивали душу. Слёзы — это просто вода. А наши раны… остаются…

Вроде шуршали первые опавшие листья. Кто-то шёл. Легко. Зверь какой-то. Но вроде небольшой. И не подкрадывается.

— Вы… что с вами? У вас что-то случилось?

Вздрогнув, поднял взгляд. Огляделся.

Она стояла сбоку от меня, со стороны сердца. И смотрела на меня так встревожено, будто это ранили её, а не меня. Будто я был кем-то из её знакомых или даже близких.

Просто симпатичная девушка. Из человеческого рода. Бледнокожая, веснушчатая, нос курносый, да ещё и с огненно-рыжей копной волос, заплетённых в простую косу. Тугую. Длинное просторное платье изо льна. По краям рукавов, подола и по вороту тянутся полоски с красной вышивкой. На предплечьях прямоугольные нашивки с густой красной вышивкой. Талию пояс обхватил: деревянные отшлифованные куски и металлические кольца. Талия красивая тонкая, да и пояс подчёркивает красоту пышной груди и полных бёдер. Изгибы на её теле, насколько это позволяет рассмотреть скромный покрой одеяния, хороши. Голову обхватывает красная лента с белой и бордовой вышивкой, да крепятся по две бронзовых кольца к ленте над висками.

А… вспомнил! Я же в Белом краю. Судя по одежде — здесь Черноречье. Так одеваются чернореченкие простолюдинки. Да, верно, именно сюда я пытался сбежать.

— Могу я… вам чем-нибудь помочь? — заботливо осведомилась незнакомка, присев рядом со мной. Корзинку с подосиновиками отложила.

А я так хотел покоя! Да ещё и она увидела мои слёзы! Стирай не стирай, но она уже явно их заметила.

Спросил угрюмо:

— Тебе-то какое дело до меня?

На что она отозвалась торопливой вязью взволнованных и заботливых слов. Ей, видите ли, было больно смотреть, как тут человек рыдает. На моё возмущение, что мужских слёз не позволительно видеть никому и потому пусть сейчас же убирается подальше, простолюдинка ответила беззлобно и сочувственно:

— Так ведь не плачут из-за пустяка, — сказала, нахмурившись, вздыхая.

— И из-за чего так плачут? — сердито усмехнулся.

Она ответила просто, чуть склонив голову на бок:

— Из-за беды. Увы, не все наши беды мы в силах исправить и предотвратить. Увы.

Тонкая рука с кожей, загрубелой от тяжёлой работы, легла вдруг на моё плечо.

— Я не знаю, что у вас случилось, — сказала девушка грустно — она почему-то сама расстроилась, увидев меня таким, чужого, — И, возможно, пользы от меня никакой не будет. Но… если вам нужно выговориться… Я могу вас выслушать. Я никому ничего не расскажу!

Странная девушка. Ведь я ей никто! Или, может, из-за моих эльфийских ушей или богатой одежды она привязалась ко мне?

Отвернулся. И долго молчал. Она никуда не ушла. Резко повернувшись, взглянул на неё. Сидит рядом, смотрит грустно. Кажется, так глубоко грусть не изобразить, когда её нет в своей собственной душе. Только…

— Ничем ты мне не поможешь. Ничем!

— Давайте я тогда просто рядом посижу, она осторожно сжала моё плечо, — Что бы вы знали, что в этом мире не один.

— А ты… думаешь, у меня в этом мире нету никого? — сердито вскочил, — Думаешь, я один?!

— Тогда почему вы ушли рыдать один? Люди плачут одни, когда у них нет никого, — грустная улыбка, — Я знаю. Вот как отец погиб на войне, а мать слегла… Я не говорю ей ничего. И братишкам с сестрёнками я не говорю ничего. Чего мне их волновать? Ухожу, да плачу одна. Разве что… разве что я теперь жениху могу рассказать, — она смущённо опустила взгляд, застенчиво улыбнулась, — Это так… хорошо. Когда ты уже не один и кому-то можешь рассказать, что душу мучит…

Она поднялась и оказалась близко. Так, что мог различить запах её пота и трав, которыми она полоскала волосы. Давно. И, судя по слабому запаху, мясо она нечасто ела. Простолюдинка. Малышня на ней. Больная мать. Может, не на что было есть.

— Вот я и с вами побуду! — сказала эта девчонка бодро, — Чтобы и вам стало легко!

Вот навязалась! Хотел покоя и тишины, а меня донимает незнакомая девица. Нет… Раз она такая бедная, то её могла привлечь только моя роскошная одежда из шёлка. Да и… серебряные нитки, кой-где блестевшие в вышивке.

На мою брань — ради того, чтоб избавиться от неё, я снизошёл до использования их грубых гадких слов — она ответила только улыбкой. Грустной и сочувствующей.

Сочувствующей… Всё-таки, сочувствующей… Добрая девчушка. Добрая и до жути упрямая. Я вдруг устыдился своего поведения. И предложил ей просто послушать мою мелодию. Как раз прихватил с собой флейту, чтобы отвлечься на музыку или вылить в ней часть моей боли. Хотя бы временно. Иногда оно помогает.

— Музыка? — веснушчатое лицо оживилась, — Вы играть умеете? О, как здорово! Я с удовольствием послушаю, — и присела на выступающий корень. А глаза её радостно засверкали предвкушением.

Дела ей до моей богатой одежды нет, а от предложения послушать музыку так ликует? И даже при том, что на плечах её лежат больная мать и ребятня. Милая девушка…

Присел на другой корень. Правда, поодаль от неё. Чехол с флейтой достал.

Радостные глаза следили за движениями моих рук. Платье и грудь начали вздыматься чаще в волнении. Красивая грудь…

Прикрыл глаза, чтобы не отвлекаться на красоту здорового юного тела. Пальцы встали на нужных дырках музыкального инструмента.

Интересно, какая кожа у неё на ощупь? Такая же, как и на её ладонях?.. Или… мягче?.. Но… ей есть дело до чужой боли. Редкий дар. Драгоценный. Не дело мне к ней приставать. Да и нравы у них потвёрже, чем у нас…

Приоткрыл глаза. Девчушка сидела, подавшись вперёд, замершая в ожидании. Словно я обещал ей не мелодию, а настоящее чудо. Чудная…

Но, впрочем, сумел отвлечься и сам улететь вслед за волнами и веером брызг нот моей любимой старинной мелодии…

И, не удержавшись, иногда посматривал на свою слушательницу.

Пока я играл, на её лице расползалось удовольствие, а солнечные лучи игриво плясали на её рыжих волосах… Тогда я подумал, что хотя она и человеческая женщина, она всё-таки очень красива… Прежде я ещё не пробовал человеческих женщин, потому мне стало интересно, отличаются ли они от эльфиек?.. Но, впрочем, это же дитя. Моложе меня на несколько десятков лет. Да и жених у неё есть.

А глаза её горели восторгом. Разумеется, всем понравится, если при них эльф заиграет!

Мелодия закончилась, а она радостно мне захлопала.

— О, это было чудесно! — сказала, — Правду говорят, что эльфы — музыканты, чья игра потрясает!

— А ты… сомневалась?

— Ну… — она смутилась, потупилась, — Пока сам не увидишь и не услышишь — и не узнаешь, — и робко подняла на меня сверкающие счастливые глаза, — Спасибо вам, что сыграли для меня! Это было чудесно! Волшебно!

Устоять перед таким слушателем сложно музыканту…

Пока я играл, а она довольно внимала журчанию мелодии, небо незаметно закрылось тучами. Мир, незамеченный и не пойманный, неожиданно облил нас дождём. С головы до ног. И ещё лил и лил…