За границами легенд

Прости, Ран! Мне очень больно, но… Тогда мне было всё равно. Тогда мне было всё равно.

Но Тэл… Эта упрямая Тэл!

Я зашёл к ним вместе с главой стражи. В башню, где их заперли двоих, пока идёт расследование. Тин сурово задавал вопросы. Я напряжённо смотрел на этих двоих, таких спокойных. Тэл вдруг решительно встала — и муж со связанными руками не сумел её задержать. И, мрачно сверкнув своими серыми глазами, в упор глядя на воина, заявила:

— Ран был не один. Мы задумали всё вместе. И я ему помогала.

— Нет! — отчаянно подскочил её мужчина, — Не слушайте её! Она всё врёт! Это сделал я один! Только я!

Прежде он говорил, что невиновен, но теперь, после её выходки, потрясённый её безудержным желанием везде идти за ним — и в жизни, и за Гранью — Ран, перепуганный, решил взять вину на себя. Он признался. Всё было кончено.

Только Тэл не хотела смириться с судьбой. Прижавшись к мужу, рыдая, она всё повторяла и повторяла:

— Мы были вдвоём! Мы всё сделали вдвоём! Я тоже заслуживаю Чёрную чашу!

Помню тот ужас, который испытал, узнав о её решении. Как у меня перехватило дыханье. Её «добровольное признание» добило меня: даже за Гранью ей хотелось быть только с ним! И либо я должен был отпустить туда их двоих, либо сознаться, что весь мятеж — это злая клевета, придуманная мной.

Прежде никто из королей Эльфийского леса не снисходил до такой подлости по отношению к кому-то из своих подданных. Мой народ бы мне не простил такого. Был бы страшный шум. Дотошные драконы бы докопались до причины возникшего у нас переполоха. Быть может, чтобы опустить статус благополучного эльфийского народа, они бы пронесли некоторые сведения о произошедшем до людей. Просто пустили бы слухи. Но и от этих слухов эльфийская репутация покрылась бы грязью. Позором. Из-за меня. И все бы говорили, что эльфы не добрые. Что мы можем быть также жестоки, как и эти презренные люди! Из-за меня…

Чёрная чаша, которую я жаждал вручить её любимому мужчине, неожиданно была преподнесена судьбой мне самому. Два жутких яда мне на выбор: или они уйдут за Грань вдвоём, или я должен признаться, какую мерзость натворил. Конечно, можно было обвинить кого-то ещё. У меня вначале была такая мысль. Можно было обвинить кого-то другого. Но такой резкий поворот после «строгого расследования» привлёк бы много внимания. Драконий народ бы точно заинтересовался и послал своих представителей к нам, якобы ради помощи. Их магия древнее и могущественней нашей, особенно, когда эльфийская магия не связана с нашими воззваниями к Лесу. Они бы вполне могли докопаться до истины. И это бы обернулось ещё более ужасно, чем моё личное признание, что я из-за ревности оклеветал невинного. Да, я мог признаться — с Тэл и Рана обвинения бы сняли — и покончить с собой. Но жизнь была слишком хороша, чтобы рано уходить, да и слава, которая в таком случае останется после моего ухода за Грань, меня пугала.

Время утекало как песок сквозь пальцы… быстро и неумолимо…

Я метался, не зная, что выбрать: гибель их двоих, мучительную гибель, или же мой позор? Мой позор, который гадким пятном ляжет на репутацию всей королевской династии. Мой позор, который выйдя хотя бы в слухах за пределы Эльфийского леса, запятнает честь моего народа. Потому что эльфы славились своей сдержанностью и достойным поведением. А тут, из-за меня… Я был не против, чтобы муж Тэл выпил из Чёрный чаши яд, но вот сама Тэл…

А время утекало… бесповоротно…

Помню тот жуткий день, когда мне надлежало принять решение. Потому что скоро эти двое должны были опустошить Чёрную чашу. Я как-то раз видел одну казнь. Тот преступник хорошо держался. Спокойно вышел к моему отцу, тогдашнему королю, молча принял из рук его большую каменную чашу — ни один мускул не дрогнул на его лице — и спокойно опустошил. Даже тогда, когда его тело дёрнулось от действия яда, он молчал. Я ещё недавно с наслаждением представлял, как муж Тэл берёт у меня из рук Чёрную чашу. Но самому вручить её Тэл?! Стоять рядом и смотреть, как она будет пить яд?! Нет, я не могу. Я не вынесу этого! Но позор не менее мучителен…

Помню, как пытался есть, но вдруг заметил, что не чувствую вкуса еды. Хотя мне прислуживали лучшие повара. Хотя раньше я радовался, вкушая их творения, но… в этот жуткий день я вдруг не почувствовал вкуса. Не ощутил радости от еды.

Где-то на этом же этаже зашумели. Топот чьих-то ног — убегающий явно был очень худ и небольшого роста — быстро приближался к обеденной зале. Потом кто-то вцепился в ручку на одной из створок дверей. Дверей, запертых изнутри. Последовала какая-то возня.

— Уходи, Кан! Тебя сюда не звали, — строго сказала стражница, охраняющая зал снаружи.

Кан?.. Кто это? Почему-то не могу вспомнить эльфа с таким именем.

Отчаянный голос какого-то мальчика резанул меня по сердцу:

— Пустите меня к королю!

Створки двери дёрнулись.

— Убирайся отсюда, невоспитанный мальчишка!

— Пустите меня к королю!!!

Стон. Створки двери яростно дёрнули снаружи.

— Пустите меня к королю! — отчаянно закричали за дверью, — Они не виноваты! Не виноваты! Им дела нет до власти! Отпустите их! Пропустите меня! Или дайте мне осушить Чёрную чашу!!! Они не виноваты! Это… это я виноват!

И тут я с ужасом понял, что это сын Тэл пришёл ко мне.

Тот самый сероглазый мальчик. Мы говорили с ним однажды. Я был в глуби Леса, один, играл ту самую, незаконченную мелодию. И остановился там же, где и оборвал её мой прадед.

И тогда Кан вдруг подошёл ко мне — я тоже не заметил его присутствия, как и Тэл когда-то — и спросил, почему у мелодии, сыгранной мной, нет конца. Почему-то его, как и его мать в детстве, волновал этот вопрос. Я сказал, что у мелодии нет конца — до сих пор никто не придумал нечто совершенное для её продолжения и завершения. А точнее, я всячески сопротивлялся совету Тэл — закончить мелодию быстро и просто, поскольку основная её часть, похоже, уже сыграна моим прадедом. А остальные музыканты, которым тоже хотелось состязаться в создании прекраснейшего из завершений к последнему дару моего прадеда, даже не думали упрощать свои добавки. Неужели, Тэл сказала свой совет только мне одному?..

И тогда этот мальчик — тогда ему было пять — серьёзно сказал, что у каждой песни и у каждой мелодии должен быть конец. Достал свою флейту из чехла, крепившегося к поясу, украшенному вышивкой Тэл — она уже достигла несказанного мастерства в этом искусстве — и сыграл. Сыграл очень маленький кусочек, незатейливый, но… очень пронзительный… мелодия, сыгранная им, очень гармонично легла к мелодии моего прадеда. И даже лучше, чем у его матери.

— Ты уже слышал раньше мелодию, которую я только что играл? — спросил я растерянно, — Кто показал тебе это окончание?

Мальчик задумчиво погладил узор на флейте и спокойно ответил:

— Впервые услышал её. И сам же придумал, как она должна закончиться. Простите за моё неумение, мой король. Я ещё очень мало тренировался.

Я был потрясён. Точно так же потрясён, как и несколько десятков лет назад, когда Тэл, тогда ещё девчонка, произнесла тот совет. А мальчик недоумённо смотрел на меня своими пронзительными серыми глазами. Что-то было такое в его глазах… что-то в них зацепило меня… И его импровизация была бесподобна! Вот так, сходу, придумать достойное окончание мелодии великого мастера!