За Маркса
Шрифт:
Нам осталось рассмотреть последний пункт: роль противоречия как движущей силы в развитии процесса. Понимание противоречия не имело бы смысла, если бы оно не позволяло понять эту движущую силу.
То, что было сказано о Гегеле, позволяет понять, в каком смысле гегелевская диалектика является движущей, и в каком смысле понятие является «саморазвитием». Когда «Феноменология» в одном пассаже, прекрасном, как ночь, воспевает «работу негативного» в вещах и делах, присутствие Духа в самой смерти, всеобщее беспокойство негативности, расчленяющее тело Бытия для того, чтобы породить славное тело этого бесконечного, Ничто, ставшего Бытием, т. е. Духа, — всякий философ трепещет в душе своей, словно перед ним раскрылись тайны Мистерий. Тем не менее негативность может содержать в себе движущий принцип диалектики, отрицание отрицания, только в качестве строгой рефлексии гегелевских теоретических предпосылок: простоты и истока. Диалектика есть негативность в качестве абстракции отрицания отрицания, которое само есть абстракция феномена восстановления отчуждения изначального единства. Именно поэтому в любом гегелевском начале уже действует Цель, т. е. Конец; именно поэтому исток всегда только растет в себе
У Маркса дело так обстоять не может. Если мы всегда имеем дело только с процессами сложной структуры с доминантой, тогда понятие негативности (как и те понятия, которые оно рефлектирует: отрицание отрицания, отчуждение и т. д.) не может служить основой научного понимания их развития. Подобно тому как тип необходимости развития не может быть сведен к идеологической необходимости рефлексии цели в ее начале, подобно этому и движущий принцип развития не может быть сведен к развитию идеи в ее собственном отчуждении. Таким образом, негативность и отчуждение суть идеологические понятия, которые для марксизма могут обозначать только их собственное идеологическое содержание. Если гегелевский тип необходимости, так же как и гегелевская сущность развития, отвергаются, то это отнюдь не значит, что мы оказываемся в теоретической пустоте субъективности, «плюрализма» или случайности. Совсем наоборот, только при условии освобождения от гегелевских предпосылок мы можем быть уверены в том, что действительно избежали этой пустоты. Действительно, именно потому, что процесс является сложным и обладает структурой с доминантой, возможно действительно объяснить как его становление, так и все типичные аспекты этого становления.
Приведу лишь один пример. Как можно сохранить теоретическую значимость следующего фундаментального марксистского тезиса: «классовая борьба есть движущая сила истории», т. е. утверждать, что именно с помощью политической борьбы возможно «разложить на составляющие существующее единство», — если мы точно знаем, что отнюдь не политика, но экономика является определяющей в конечном счете? Как, не принимая в расчет реальность сложного процесса, обладающего структурой с доминантой, мы могли бы теоретически объяснить реальное различие между экономической и политической борьбой, различие, которое проводит четкую границу между марксизмом и всеми спонтанными или организованными формами оппортунизма? Как можно было бы объяснить необходимость прохождения через четко определенный и специфический уровень политической борьбы, если бы она, даже будучи определенной и даже в качестве определенной, не была бы отнюдь не простым феноменом, но реальной конденсацией, стратегическим узловым пунктом, в котором рефлектирует себя сложное целое (экономика, политика и идеология)? Как, наконец, можно было бы объяснить тот факт, что сама необходимость Истории решающим образом проходит через политическую практику, если бы структура противоречия не сделала возможной эту практику в ее конкретной реальности? Как можно было бы объяснить тот факт, что сама теория Маркса, которая сделала эту необходимость постижимой для нас, была произведена, если бы структура противоречия не сделала возможной конкретную реальность этого произведения?
Таким образом, сказать, что противоречие является движущим, в марксистской теории значит сказать, что оно предполагает реальную борьбу, реальные столкновения, расположенные в точно определенных местах структуры сложного целого; это значит сказать, что место столкновения может варьировать в зависимости от актуального отношения противоречий в структуре с доминантой; это значит сказать, что конденсация борьбы в одном стратегическом месте неотделима от смещения доминанты между противоречиями; что эти органические феномены смещения и конденсации суть само существование «тождества противоположностей», что они производят даже глобально зримую форму мутации или качественного скачка, который санкционирует революционный момент преобразования целого. Исходя из этого становится возможным объяснение различения, имеющего фундаментальное значение для политической практики, различения между отличными друг от друга моментами процесса: «антагонизмом», «отсутствием антагонизма» и «взрывом». Как говорил Ленин, противоречие находится в действии всегда, в любой момент времени. Поэтому эти три момента суть всего лишь три формы его существования. Первый я хотел бы охарактеризовать как тот момент, в котором сверхдетерминация противоречия существует в доминирующей форме смещения (в «метонимической» форме того, что обозначается известным выражением «количественные изменения» в истории и в теории); второй — как момент, в котором сверхдетерминация существует в доминирующей форме конденсации (острые классовые конфликты в том случае, когда речь идет об обществе, теоретический кризис — тогда, когда мы имеем дело с наукой и т. д.); наконец, последний, революционный взрыв (в обществе, в теории и т. д.) — как момент глобальной нестабильной конденсации, провоцирующей расчленение и сочленение целого, т. е. глобальную реструктурацию целого на качественно новой основе. Таким образом, чисто «кумулятивная» форма — в той мере, в какой эта «кумуляция» может быть чисто количественной (сложение лишь в исключительных случаях является диалектическим) — проявляется в качестве подчиненной формы, чистый пример которой Маркс дал нам лишь один раз: этот пример, отнюдь не метафорический, но «исключительный» (исключение, обоснованное в своих собственных условиях), содержится в единственном тексте «Капитала», который стал предметом знаменитого комментария Энгельса в «Анти — Дюринге» (кн. I, гл. 12).
Для того чтобы завершить это изложение и подвести итоги анализа, несомненно весьма несовершенного и дидактического, позволю себе напомнить, что мы просто
попытались дать теоретическое выражение специфического отличия марксистской диалектики, действующей в теоретической и политической практике марксизма; что оно было самим объектом той проблемы, которую мы поставили: проблемы природы «переворачивания» гегелевской диалектики, совершенного Марксом. Если этот анализ не слишком далеко отходит от элементарных требований теоретического исследования, сформулированных вначале, тогда предлагаемое в нем теоретическое решение должно предоставить в наше распоряжение определенные теоретическое уточнения, т. е. знания.Если это действительно так, то мы приобрели определенный теоретический результат, который я бы хотел схематически выразить в следующей форме:
Специфическим отличием марксистского противоречия является его «неравенство» или «сверхдетерминация», которая рефлектирует в себе свое условие существования, а именно: специфическую структуру неравенства (с доминантой) всегда уже данного сложного целого, которое является ее существованием. Понятое таким образом, противоречие является движущим принципом всякого развития. Смещение и конденсация, обоснованные в его сверхдетерминации, посредством своего господства объясняют фазы (неантагонистическую, антагонистическую и фазу взрыва), которые конституируют существование сложного процесса, т. е. «становления вещей».
Если диалектика, как говорит Ленин, действительно есть учение о противоречии, содержащемся в самой сущности вещей, являющемся принципом как их развития, так и его отсутствия, их появления, их мутаций и их исчезновения, тогда мы вместе с этим определением специфики марксистского противоречия должны были приобрести понимание самой марксистской диалектики [109] .
Подобно всякому теоретическому высказыванию, это определение обладает существованием только благодаря конкретным содержаниям, которые оно позволяет помыслить.
109
Пусть те, кого отталкивает это абстрактное определение, примут во внимание, что оно не выражает ничего иного, кроме сущности диалектики, действующей в конкретной марксистской мысли и в конкретном марксистском действии. Пусть те, кого удивит это необычное определение, примут во внимание, что оно касается понимания именно того «становления», «рождения и смерти» явлений, с которым долгая традиция связывала слово «диалектика». Пусть те, кого это определение (которое не сохраняет в качестве существенного ни одного гегелевского понятия, ни негативности, ни отрицания, ни раскола, ни отрицания отрицания, ни отчуждения, ни «снятия») приведет в замешательство, примут во внимание, что потеря неадекватного понятия — всегда приобретение, если понятие, которое приобретают взамен старого, более адекватно реальной практике. Пусть те, кто находится во власти простоты гегелевской «матрицы», примут во внимание, что в «определенных обстоятельствах» (которые, по правде говоря, являются исключительными) материальная диалектика действительно может в чрезвычайно ограниченной области принимать «гегелевскую» форму, но именно потому, что такая ситуация является исключением, следует рассматривать в качестве всеобщей не саму эту форму, т. е. исключение, но ее условия. Мыслить эти условия значит мыслить возможность их собственных «исключений». Таким образом, марксистская диалектика позволяет помыслить то, что было «крестом» диалектики гегелевской: например, отсутствие развития, стагнацию «обществ, лишенных истории», идет ли речь об обществах первобытных или же о каких — то других; например, феномен реальных «пережитков» и т. д.
Подобно всякому теоретическому высказыванию, это определение должно позволить помыслить прежде всего эти конкретные содержания.
Оно только в том случае может претендовать на то, чтобы быть Теорией в общем смысле этого термина, если оно позволяет помыслить совокупность конкретных содержаний, как тех, из которых оно исходит, так и тех, из которых оно не исходит.
Мы выразили это определение диалектики в связи с двумя конкретными содержаниями: в связи с теоретической и политической практикой марксизма.
Для того чтобы обосновать его общую значимость, чтобы показать, что значимость этого определения диалектики не ограничивается пределами той области, в связи с которой оно было выражено и поэтому может претендовать на некую теоретически ограниченную общезначимость, — для этого нам пришлось бы подвергнуть его испытанию другими конкретными содержаниями, другими практиками: например, испытанию теоретической практикой наук о природе, испытанию теми теоретическими практиками наук (эпистемология, история наук, история идеологий, философии и т. д.), которые все еще остаются достаточно проблематичными для того, чтобы с достоверностью определить их область действия и, если возникает нужда, исправить ее формулировку, короче говоря, для того чтобы убедиться в том, что в рассматриваемом «особенном» мы действительно схватили то всеобщее, которое и превращает его в это «особенное».
Это обстоятельство могло бы или должно было бы стать поводом для новых исследований.
Апрель — май 1963 г.
МАРКСИЗМ И ГУМАНИЗМ
Мой метод анализа, исходным пунктом которого является не человек, а данный общественно — экономический период…
К. Маркс, Замечания на книгу А. Вагнера «Учебник политической экономии»
Социалистический «гуманизм» стоит на повестке дня.
Вступив в период своего развития, который от социализма (каждому по его труду) должен привести его к коммунизму (каждому по его потребностям), Советский Союз провозглашает лозунг «Все на благо человека» и обращается к новым темам: свобода индивида, уважение к законности, достоинство личности. В партиях рабочего класса многие превозносят достижения социалистического гуманизма и принимаются за поиски его теоретических оснований, обращаясь с этой целью к «Капиталу», а также — все чаще и чаще — к ранним работам Маркса.