За семью замками. Снаружи

Да и, говоря честно, им несказанно повезло. Максим получился спокойным ребенком. Хотя вполне возможно — это очень временно и очень изменчиво, но могло быть хуже сходу.

— Константин Викторович, там кто-то…

Водитель мерса обратился к сидевшему на заднем Гордееву, кивая в лобовое. Туда, где прямо в них светит фарами стоящая посреди дороги машина.

Тоже мерс на узнаваемых номерах.

— Да вы что… Какие люди…

Костя сказал себе под нос, хмыкая.

Страха не испытывал. Даже яркого гнева в нем сейчас не было. Но холодная жажда расквитаться, запечатляя в памяти каждую секунду — да.

Когда-то он и мечтать не мог бы, чтобы Вышинский приехал к нему «на поклон». А теперь…

Его тачка стоит у ворот. И цель визита очевидна.

Только внутрь он не попадет. А попробует — лишится сначала яиц, а потом головы.

И только мелькнувшая в голове мысль о том, насколько сейчас это говно собачье близко к Агате, заставила Костю похолодеть.

Правда ненадолго. Дальше — снова тихая ярость. Он всё же взрослеет. Он учится у «лучших». Он тоже умеет хладнокровно ждать. У него тоже не дрогнет ни рука, ни сердце.

— Останови, я выйду.

Водитель кивнул, сначала притормаживая, а потом докатываясь.

Костя вышел из автомобиля первым, не ожидая, что Вышинский поскачет наперегонки. Вообще сейчас ничего не ждал от старпёра. Он в цугцванге. Он понятия не имеет, что будет, дерни он за любую из ниток. И не дергай — тоже понятия не имеет.

Не спит, наверное, сука. Проклинает. Неплохо, если своего ебучего дохлого сына. Неплохо, если себя. Но скорее всего девочку за семью замками и мальчика, который её нашел.

Костя шел по асфальту, чувствуя, как влага и прохлада обволакивает щеки и шею. Он — в легком пальто. А вокруг — унылый стартовавший март. Который должен закончиться его победой. И обозначить начало конца человека, который по-дебильному, считая, что этим докажет свое превосходство, выходит из машины только следом.

И не идет навстречу, а ждет у блестящего бока своей.

Так, будто это не он по-псячьи явился под ворота… Походу просить. Походу договариваться.

— Цель визита какая? — Костя кивнул, глядя на Вышинского с чувством своего полного превосходства и бесконечности собственных сил. С осознанием, что это уже не человек. Не враг даже. Отработанный материал, который скоро уйдет в утиль. Только придурок настолько, что сам этого не понимает. Верит там во что-то. Надеется. Нет, чтобы собрать шмотки и умотать, продлив для Кости игру.

— С сыном тебя поздравить.

Владислав прошелся взглядом по Косте, заканчивая прямым в глаза. Вроде как тоже спокойным. Но Костя чувствовал, что это-то напускное. Будто видел, что перед глазами смотревшего на него — рушащаяся жизнь, просто наработанная десятилетиями привычка жить в предчувствии пиздеца еще помогает держаться. Романтик, йопта. Верит в чудеса.

— Ебало завали. Ты в сторону моего сына дышать права не имеешь.

Костя ответил так, как считал нужным. В ответном взгляде — вспышки гнева. Типа с ним так нельзя. Типа за это Костя поплатится… Но нет.

Поплатится. Но не Костя.

— Костя… Ты же взрослый… Откуда этот максимализм? Нашел девочку — молодец. Отомстил за то, что я про мать твою раскопал. Но зачем ты строишь из себя не пойми что? Зачем эти игры в д’Артаньяна? Мы же оба не святые. Мы же как никто другой понимаем, что иногда для победы…

Примирительные речи Вышинского действовали на Костю обратным образом. Кулаки сжимались в карманах. Практически так же сильно — челюсти.

— Давай договариваться… — Вышинский произнес так, будто сделал этим предложением огромный жест. — Какие твои условия? Хочешь должность — давай обсуждать…

И щедрейшее из предложений. Только поздно. И бессмысленно.

Вокруг звенела тишина и разбавляющий ее рокот двух машин.

Вышинский ждал ответа напряженно глядя на молодого и дерзкого. А молодой и дерзкий…

Он просто знал, что сейчас в одном из окон его дома точно горит свет. И что Вышинский даже может его увидеть, если очень захочет. И там, за окном, тепло и мирно. И того, что за окном, в принципе могло не быть. Из-за этой гниды.

— Итак. Мои условия…

Костя заговорил, специально легкомысленно. И специально выдерживая паузу…

— Ты сам договариваешься о своей минуте славы. От начала и до конца рассказываешь, как чтобы спасти свою карьеру и ебаната-сына дал приказ ждать, пока он грохнет восемь человек. Что в итоге убивать его пришлось ребенку, потому что ни одна гнида не пришла ей на помощь. Что дальше ты приплачивал её отчиму, который не давал прийти в себя. Что ты ждал одного: когда появится возможность её тихо грохнуть. Что ты не человек, а животное. А потом идешь в полицию и сдаешься. Ещё можешь самосжечься. Как тебе такой вариант?

— Я же не шутки шутить приехал, мальчик…

Лицо Вышинского было абсолютно безэмоциональным и пустим. Таким же, как его голос. Наверное, сейчас реализовался его страшный сон. Кто-то другой озвучивал то, что сам он все эти годы надежно захоранивал. Но Косте… Не пох даже. Приятно, сука. Насколько здесь вообще может быть приятно.

Но разгон у него по-прежнему быстрый. И след улыбки простывает, когда он произносит следующие:

— Я тоже не шучу. Это мои условия.

— Ты не понимаешь, о чем просишь, Костя…

Вышинский попытался съехать на всезнание, Косте только фыркнуть осталось.

— Я, блять, не прошу. Ты приехал ко мне договариваться. Я тебе объяснил, что договариваться с тобой не буду. Ни с тобой, ни с твоими. И я рад, что ты, сука, ночами не спишь. Что выглядишь плохо. Побухиваешь ещё, наверное. Может до цирроза доквасишься, меньше сидеть придется. Потому что ты ж, сука, сядешь. Думаешь, я — временное явление? Всё понять не можешь, чё я тяну-то? А ты и не поймешь. И никогда не предугадаешь, когда тебя догонит-то. Но догонит. Я сдохну может, но ты раньше.

Костя подмигнул собеседнику, развернулся, пошел в сторону открытых уже ворот.

В принципе, вот сейчас достать пушку и пальнуть ему в спину — проще простого. Но Вышинский этого не сделает.

Стоит, смотрит в спину, ненавидит… Хочет. Конечно же, хочет, но не может…

И это прекрасно.

Прежде, чем расквитаться, Костя хотел дать гниде прочувствовать, что такое падение собственного мира. Вот прям до руин. Вот прям до основания.

Шел по дорожке в сторону порога, чувствуя как вся та же мартовская прохлада и влага холодит уже не мерзко, а приятно. Кровь вскипела. Нужно было остыть. А в кармане жужжит телефон.