За СССР. Старик на ринге

Чайник щелкнул, выключаясь. Михаил Петрович залил заварку кипятком и уселся за стол, продолжая слушать новости. После спортивного блока начали говорить о ситуации в Афганистане, но старик уже не вслушивался — мысли его были в прошлом.

Он вспоминал свой последний серьезный бой — международный турнир 1957 года, встреча с американцем Джимом Харрисоном. Тоже был шум в прессе, тоже говорили о дружбе народов. А на ринге была настоящая война — двенадцать раундов ожесточенной борьбы, кровь, пот, два нокдауна. Воронин выиграл тогда по очкам, но победа далась нелегко.

Допив чай, старик вымыл чашку, вытер насухо и аккуратно поставил обратно в шкаф. Потом прошел в спальню и открыл платяной шкаф. Внутри, на плечиках, висел его парадный костюм — темно-синий, с орденскими планками. Рядом — отглаженная белая рубашка и начищенные до блеска черные туфли.

Сегодня был особый день — день памяти. Каждую неделю, в среду, Воронин навещал могилы — сначала однополчан, потом жены. Традиция, которую он не нарушал уже много лет.

Старик неторопливо оделся, тщательно расправляя каждую складку, поправляя орденские планки. Затем взглянул на себя в зеркало. Из отражения на него смотрел пожилой мужчина с прямой спиной, острыми чертами лица и внимательными глазами. Седые волосы были аккуратно зачесаны назад, морщинистое лицо выбрито до синевы.

— Нормально, — сказал он своему отражению. — Еще не списывай себя, старик.

Глава 2

Полчаса спустя Михаил Петрович, одетый в выглаженный темно-синий костюм с орденскими планками, уже стоял на автобусной остановке. В руках у него был небольшой букет полевых цветов, бережно обернутый влажной газетой. Он приобрел их у бабушки-цветочницы, которая торговала возле метро.

— Вам к любимой, Михаил Петрович? — спросила старушка, тщательно заворачивая цветы в газету.

— К ней, Николаевна, к ней, — кивнул Воронин. — И к ребятам-фронтовикам загляну.

— Передавайте привет Клавдии Степановне, — сказала старушка, отдавая букет. — Хорошая она была женщина. Светлая.

— Передам обязательно, — пообещал старик, аккуратно принимая цветы. — Как сама? Как здоровье, Николаевна? Ноги-то не беспокоят?

— Да какое там здоровье в наши годы? — отмахнулась цветочница. — Скрипим потихоньку. Но на погоду ломит — дождь будет к вечеру, так что вы зонтик-то прихватите на обратный путь.

— Обязательно, — кивнул Воронин. — Ну, бывайте здоровы.

На остановке было немноголюдно. Пара школьников с портфелями, молодая мать с коляской, пожилая женщина с авоськой, полной продуктов. Обычный день в спальном районе Москвы.

Воронин посмотрел на часы — старенькие "Победа", верой и правдой служившие ему уже третий десяток лет. Автобус должен был прийти через пять минут. Он всегда выходил заранее, не любил опаздывать даже на минуту. Это тоже осталось с войны — пунктуальность иногда спасала жизни.

Подошел автобус — немного потрепанный ЛАЗ с характерным рычанием двигателя. Воронин пропустил женщину с коляской, помог ей подняться, затем зашел сам. В салоне было полупусто. Он опустился на сиденье у окна, осторожно держа букет.

Автобус тронулся, ныряя в привычный городской поток. Воронин смотрел в окно на проплывающие мимо здания, деревья, людей. Город менялся — новые дома, новые улицы, новые лица. Иногда ему казалось, что он не успевает за этими изменениями, что его мир остался где-то в прошлом.

— Ваш билетик, дедушка, — кондуктор, полная женщина средних лет, остановилась рядом с ним.

Воронин достал из кармана приготовленную мелочь, расплатился, взял билет. Женщина увидела его орденские планки, на мгновение задержала взгляд.

— Спасибо вам, — тихо сказала она. — За Победу.

Старик кивнул, чувствуя знакомый ком в горле. Такое случалось часто, особенно когда он надевал парадный костюм. Люди благодарили, уступали место, помогали. Это было приятно, но одновременно вызывало грусть — слишком многих друзей уже не было рядом, чтобы принять эту благодарность.

Автобус довез его до кладбища на окраине города. Старик уверенно прошел по знакомым дорожкам, изредка кивая таким же пожилым людям, пришедшим навестить своих усопших. Кладбище было старым, многим памятникам уже несколько десятилетий. Среди обычных надгробий выделялись воинские захоронения — со звездами, с фотографиями молодых парней в военной форме.

Воронин двигался медленно, но уверенно, точно зная свой маршрут. Он проходил этой дорогой сотни раз, знал каждый поворот, каждое дерево. Весной кладбище выглядело не так мрачно — молодая трава пробивалась между могил, на деревьях распускались почки, воздух был наполнен свежестью.

Первым делом — к товарищам. В этом углу кладбища было несколько могил фронтовиков из его полка. Михаил Петрович подходил к каждой, постоял пару минут, вспоминая.

— Привет, Колька, — сказал он, остановившись у могилы с простым серым памятником. Николай Ефремов, 1917-1969. Медаль "За отвагу", Орден Красной Звезды. — Я пришел, как обещал. Помнишь, как мы с тобой "языка" брали под Кёнигсбергом? Ты тогда сказал: "Петрович, если выживем — будем каждый год встречаться". Вот я и прихожу...

Воронин осторожно отломил веточку сирени от своего букета и положил на могилу. Затем достал из кармана папиросу, аккуратно положил рядом с цветком.

— Твои любимые, "Беломор". Ты всегда говорил, что после войны первым делом накуришься вдоволь. А потом так и не бросил... Оно и сгубило тебя, дурака. Врачи ведь предупреждали.

Он осторожно присел на скамейку возле следующей могилы. Иван Савельев, 1920-1974. Орден Славы III степени.

— А помнишь, Ванька, как ты меня из-под обстрела вытащил в сорок четвертом? Я думал — все, конец, а ты, худой такой, шкет, меня на себе пер два километра. — Воронин покачал головой. — Если б не ты, я бы тут сейчас не сидел... Эх, и чего ты в шахтеры после войны пошел? Говорил тебе — хватит под землей лазить, навоевались. Нет, упрямый был... Как там сын твой? Заходил недавно, рассказывал — на большой стройке работает, бригадиром. Весь в тебя — работяга, хваткий.

Он положил еще одну веточку сирени на могилу Ивана, затем поднялся, морщась от боли в коленях. Возраст всё чаще напоминал о себе при любой попытке согнуться или присесть.

— Суставы ни к черту, Вань, — пробормотал он, словно продолжая разговор. — Врачи говорят — возрастное. А я знаю — это всё бокс да фронтовые ранения. В молодости не заботился о здоровье, теперь расплачиваюсь.

Михаил Петрович медленно обошел еще несколько могил, у каждой задерживаясь, словно ведя безмолвный разговор. Семен Гольдштейн, пулеметчик, погиб в 1962 от сердечного приступа. Василий Прохоров, минометчик, умер в 1973 от инсульта. Алексей Тимофеев, снайпер, ушел в 1965 — осколок, засевший близко к сердцу, наконец сделал свое дело.