Пролог

Воздух в подсобке спортивного комплекса был спертым, пропитанным запахом пота, мази для растираний и медикаментов. Старые лампы дневного света гудели как осы, отбрасывая тусклый, болезненный свет на бетонные стены. Где-то вдалеке глухо доносился шум толпы, нарастающий, как далекая артиллерийская канонада.

Михаил Петрович Воронин — седой, жилистый мужчина семидесяти двух лет от роду — методично наматывал бинты на свои узловатые, покрытые шрамами руки. Его тело, некогда бывшее олицетворением силы и мощи советского спорта, теперь казалось высушенным временем деревом. Но в глазах, в этих выцветших голубых глазах, все еще горел тот самый огонь, который не смогли погасить ни немецкие пули, ни годы тяжелых послевоенных тренировок.

Рядом суетился его внук и секундант, Алексей, молодой парень двадцати пяти лет, с нервной энергией перепроверяя содержимое спортивной сумки: бутылки с водой, полотенца, нашатырь, мазь.

— Деда, ты серьезно? Еще не поздно отказаться, — в который раз повторил Алексей, бросая взгляд на дверь, за которой их ждали сотни зрителей и телекамеры Центрального телевидения.

Михаил Петрович даже не повернул головы. Его пальцы, искривленные артритом, продолжали методично работать с бинтами.

— На тебя танк когда-нибудь пер? А у тебя только штык-нож в руках? — неожиданно спросил старик.

— Нет, Миша, — вздохнул Алексей, привычно используя то имя, которым все в семье называли деда.

— А младенец под себя срал, а дома кроме простыни ничего нет?

— Дед, ну хорош, понял я, что америкоса тебе бояться нечего, — буркнул внук, проверяя шнуровку на боксерских перчатках деда.

— Даже если под себя нагадит, — перебил его дед, наконец поднимая взгляд. В уголках его потрескавшихся губ притаилась усмешка.

Был ли в нем страх? Во всех был, но из теста ветеран войны был другого. Отступать некуда — за ним Москва, честь страны. Вся жизнь сужается до ринга: или ты, или тебя.

Алексей помог деду натянуть красный шелковый халат с гербом СССР на спине. Старые плечи, которые когда-то несли на себе пулемет через болота Белоруссии, теперь казались слишком хрупкими для этой новой ноши — представлять страну в поединке, который все называли не иначе как «безумием» и «политическим спектаклем».

— Шустрый он, конечно, и молодой, — задумчиво произнес Алексей, имея в виду соперника — действующего чемпиона мира в тяжелом весе Тайрона «Черная Молния» Джексона, тридцатилетнего американца, не знавшего поражений на профессиональном ринге.

Дед хмыкнул, и в его глазах мелькнул стальной блеск.

— Тигры фашистские тоже лучшими считались, и быстрыми, и шустрыми, — старик сжал кулак, разминая суставы. — А горели, как берестяные.

— Ладно, дед, ни пуха, ни пера, — Алексей неловко похлопал старика по плечу, когда до них донесся голос диктора, объявляющего пятиминутную готовность.

— Я там уже был, — загадочно ответил Воронин, и по его лицу пробежала тень воспоминаний — то ли о бесчисленных боях на ринге, то ли о тех других боях, куда более страшных, которые навсегда врезались в память каждого, кто прошел через мясорубку Великой Отечественной.

Они вышли из раздевалки и направились по длинному коридору к главному залу Дворца спорта «Лужники». С каждым шагом гул толпы становился все отчетливее, превращаясь в сплошной рев. Когда они остановились у выхода на арену, Алексей заметно нервничал.

Тишина внезапно обрушилась, когда диктор начал объявлять выход советского боксера. Враждебная тишина — многие в зале были иностранцами, дипломатами, журналистами с Запада. Мало кто верил в старика, многие считали весь этот матч фарсом.

Алексей переминался с ноги на ногу, с тревогой оглядываясь по сторонам.

— Спокойно, — хрипло произнес дед, глядя на арену сквозь щель в занавесе. — Вот так мы и Германию освобождали. Приобщайся к истории.

И тут произошло нечто неожиданное. В дальнем секторе арены поднялись несколько десятков пожилых мужчин в гражданских костюмах, но с военными выправками. Ветераны. Фронтовики. Товарищи Михаила Петровича по оружию. И запели, сначала тихо, а потом все громче, подхватываемые другими секторами:

«Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой...»

Михаил Петрович выпрямился. Его сутулые плечи расправились, словно сбрасывая груз прожитых лет. Он кивнул внуку, и они вышли на арену под грохот аплодисментов и звуки «Катюши».

Яркий свет прожекторов, рев толпы, вспышки фотокамер — все это обрушилось на них водопадом. Воронин шел медленно, с достоинством, каждый шаг его был тверд. Красный халат с гербом СССР на спине развевался при движении, создавая впечатление, будто старик окутан советским флагом.

Диктор представлял его голосом, полным торжественности:

«Встречайте! В красном углу ринга — гордость советского бокса, чемпион СССР 1950, 1951, 1952, 1953 и 1954 годов, обладатель Кубка Европы 1953 года, заслуженный мастер спорта СССР, кавалер Ордена Красной Звезды и Ордена Отечественной войны I степени — Михаил Петрович Воронин!»

Аплодисменты нарастали. Воронин поднялся по ступенькам и через канаты вошел на ринг. Несмотря на возраст, он все еще был внушительной фигурой — почти два метра ростом, широкоплечий, с могучими руками и тяжелым, буро-седым от многочисленных шрамов лицом. Его тело, пусть и утратившее былую мощь, все еще хранило память о мускулатуре чемпиона-тяжеловеса.

«А теперь, дамы и господа, в синем углу ринга — действующий чемпион мира в тяжелом весе, непобежденный на профессиональном ринге, с рекордом 28-0, 25 нокаутов, "Черная Молния" Тайрон Джексон!»

Американец появился под звуки джазовой композиции, окруженный свитой из тренеров, менеджеров и охранников. Он танцевал, двигаясь в такт музыке, демонстрируя великолепное телосложение и атлетизм. Синие боксерские шорты с белыми звездами не оставляли сомнений в патриотизме спортсмена.

Джексон был моложе Воронина на сорок с лишним лет, выше на несколько сантиметров, тяжелее килограммов на тридцать — сплошные мышцы, ни грамма лишнего жира. Его темная кожа блестела от масла, белозубая улыбка сверкала под прожекторами, а в глазах читалась смесь самоуверенности и недоумения — зачем его привезли на другой конец света драться со стариком?

Воронин стоял в своем углу, наблюдая за шоу американца с тем же выражением лица, с которым когда-то, должно быть, разглядывал немецкие танки в бинокль — без страха, с холодным расчетом.

Когда оба боксера оказались на ринге, рефери — нейтральный судья из Швеции — пригласил их в центр для инструктажа. Они встретились лицом к лицу, и контраст был разительным: молодость против старости, настоящее против прошлого, капитализм против коммунизма.

— Свет бы что ли поярче сделали, не разглядишь ни черта, — громко произнес Воронин, прищуриваясь и глядя прямо в глаза чернокожему гиганту.