Заблуждения толпы

Семнадцатое столетие оказалось повивальной бабкой не только для научного метода, но и для второй социальной революции, то есть для создания эластичной валюты ^[107]. Большинство американцев ошибочно полагает, что деньги – это зеленые бумажки, объявленные правительством «законным платежным средством для всех обязательств, государственных и частных», или, как в недавнем прошлом, штампованные кругляши из золота и серебра. Но в древнем мире деньгами могло быть почти все – скажем, мера пшеницы, масла или, чуть позже, серебра. Лишь в середине седьмого столетия до нашей эры лидийцы в Малой Азии стали чеканить первые монеты из электрума, смеси золота и серебра.

Сегодня мы живем в совершенно другом мире. В Соединенных Штатах Америки всего десятая часть денег представлена банкнотами и монетами в обращении; остальное создается нажатиями клавиш в правительственных и банковских компьютерах. Так, банк выдает ипотечный заем не в виде спортивной сумки, битком набитой зелеными бумажками с портретами Александра Гамильтона, Бена Франклина и других покойных президентов; нет, он отправляет пакет электронов на адрес соответствующей компании. Уж наверняка эти чеки и электроны не обеспечены нужным количеством банкнот и монет, не говоря уже о золоте, серебре или поголовье скота.

Такую кредитную систему обычно называют «банкингом с частичным резервированием», и она стала еще более эластичной за столетия после возникновения в кругах ювелиров семнадцатого века. Если первые банки выпускали сертификаты с коэффициентом резервирования намного выше соотношения 2:1, они рисковали тем, что однажды скопом явятся вкладчики, требующие возврата своих средств. С развитием банковских консорциумов и государственных центральных банков это соотношение возросло примерно до 10:1 для коммерческих банков (порой, для инвестиционных банков, оно намного выше). Насколько возрастет коэффициент резервирования, зависит от того, сколько потребители и инвесторы хотят заимствовать, насколько банки готовы предоставлять ссуды, и, все чаще, от того, какой уровень кредитования одобряется государственными регулирующими органами³⁵³. Подходящей метафорой увеличения нормы резервирования будет растягиваемая резиновая лента: закон США 1913 года, учредивший Федеральный резервный банк, обязал последний «обеспечивать эластичность валюты»³⁵⁴.

Рынок жилья начала 2000-х годов будет прекрасным примером парадигмы Хаймана Мински. До 2000 года этот рынок оставался достаточно спокойным, стабильным и даже унылым. Банки выдавали ипотечные кредиты только надежнейшим заемщикам, то есть тем, кто мог похвастаться отличной кредитной историей, стабильным доходом и малыми долгами; эти люди занимали гораздо меньше рыночной стоимости своих домов. Следовательно, они почти всегда погашали ипотечные кредиты по графику, процент отказов был низким, а банки получали скромную прибыль.

Однако руководители банков начали замечать, что конкурирующие организации с менее жесткими требованиями к обеспечению кредитов обслуживают больше заемщиков и тем самым зарабатывают больше денег; в конце концов почти все банки последовали их примеру. Приблизительно тогда же стало бросаться в глаза другое явление: банки начали продавать ипотечные кредиты фирмам с Уолл-стрит, которые объединяли кредиты во все более сомнительные пакеты вроде обеспеченных долговых обязательств (CDO). Эта так называемая секьюритизация ссуд переносила риски дефолта домовладельцев по ипотеке от банков – источников кредита, хорошо знавших заемщиков, на доверчивые финансовые учреждения и правительства по всему миру, ведать не ведавшие, кто все эти люди.

Упадок стандартов кредитования распространился по всей банковской системе, понемногу начало увеличиваться количество дефолтов. Исходно стоимость базового обеспечения, в данном случае домов, возрастала, так что банки и держатели ипотечных ценных бумаг несли незначительные потери, ведь собственность недобросовестного заемщика можно было конфисковать и перепродать с прибылью. Но около 2007 года объем принудительной продажи таких домов вызвал снижение цен, и банки с держателями ценных бумаг стали нести убытки; в конце концов некоторые из них обанкротились и / или обратились за федеральной помощью. Как следствие, стандарты кредитования снова были ужесточены. Это фактическое прекращение кредитования со стороны банков привело к дальнейшему снижению цен на жилье и заставило домовладельцев отказаться от ипотечных кредитов.

Подобное происходило не только в Соединенных Штатах Америки, но по всему миру. В первые пять лет жилищного пузыря (примерно в 2002–2007 годах) основным доказательством добросовестности заемщика на рынке ипотечного кредитования было, образно выражаясь, наличие пульса; после краха банки принялись считать золотые пломбы во рту потенциального кредитуемого. Точно так же потребители, инвесторы и потенциальные домовладельцы стали гораздо больше интересоваться погашением долга, а не его приобретением, из-за чего снизилась доступность кредита и сократилась денежная масса.

Мински, скончавшийся в 1996 году, учил, что этот цикл является неизбежным результатом эластичности валюты: банки, как центральные государственные (тот же Федеральный резерв), так и частные, могут увеличивать и сокращать предложение денег. Также, указывал он, эти колебания объема денежной массы затрагивают практически все области рыночной экономики, не только жилищный сектор, но и корпоративное управление, а также рынки акций и облигаций.

Знаменитая «гипотеза нестабильности» Мински гласит, что в безопасной и стабильной финансовой среде деньги неизбежно перетекают от надежных заемщиков к тем, кого принято называть потенциально уязвимыми. В конце концов ситуация выходит из-под контроля, что и порождает вышеупомянутые кризисы, из-за чего кредиторы и инвесторы становятся более осмотрительными, а цикл начинается заново; можно грубо предположить, что этот процесс занимает около десятилетия. Коротко говоря, стабильность порождает нестабильность, а нестабильность ведет к стабильности; кредиторы при этом периодически «ломают» экономическую систему своими страхами и жадностью³⁵⁵. Конечно, без алчных заемщиков жадным кредиторам попросту не хватало бы клиентов.

Мински, должно быть, интуитивно понимал, пусть и не говорил о том впрямую, что здесь необходимо наличие еще двух условий, помимо «замещения» и доступности кредита: забывчивость общества в отношении предыдущих циклов и отказ от привычных и разумных, объективных способов оценки рисков.

Склонность к амнезии вытекает из самой сути гипотезы нестабильности. После финансового кризиса, когда свежи воспоминания о болезненных потерях, инвесторы и банкиры всячески избегают риска; первые не спешат покупать акции, а вторые выдают разве что наиболее безопасные и обеспеченные ссуды. По мере постепенного восстановления рынков, когда неприятные воспоминания рассеиваются, игроки начинают все больше рисковать, и цикл нестабильности возобновляется.

Пренебрежение трезвым финансовым расчетом под влиянием убедительных нарративов – последний из тех факторов, что в совокупности порождают финансовые мании. Когда люди сталкиваются с трудными или вовсе нерешаемыми аналитическими задачами, скажем, с оценкой компании, не приносящей прибыли, не говоря уже о дивидендах, обыкновенно используются более простые аналитические методы; среди психологов применительно к таким методикам принято говорить об «эвристике».

За последние несколько десятилетий психология значительно углубила наше понимание того, как люди применяют эвристику, когда сталкиваются с трудными или не поддающимися решению задачами; в частности, мы теперь знаем, как все происходит в области финансов, и лучше понимаем финансовые мании. В 1940-х годах уроженец Венгрии, американский психолог из Мичиганского университета по имени Джордж (Дьердь) Катона начал изучать «экономическое измерение» человеческого мышления и впервые применил психологические инструменты в исследовании экономики. Среди прочего, он разработал широко применяемую ныне методику оценки потребительских настроений, а сам Мичиганский университет стал аванпостом передовых психологических исследований.

Так, именно в этом университете проводились исследования механизмов принятия решений, которые привлекли внимание блестящего израильского ученого Амоса Тверски³⁵⁶. (Приятели подшучивали над его интеллектом: «Чем быстрее вы понимаете, что Тверски умнее вас, тем вы сами умнее»³⁵⁷.) Специалисты Мичиганского университета подобно многим нынешним экономистам считали, что мы, люди, – прирожденные и опытные статистики: мы без усилий усваиваем правила грамматики и синтаксиса – и столь же легко, проще говоря, интуитивно, постигаем премудрости статистики и теории вероятности.