Заботы Элли Рэйт

Единственное, что я могла придумать – бесконечные обтирания с уксусом, так как кислота понижает температуру. С разбавленным спиртом: он тоже даёт такой эффект. Плюсом шли бесконечные напитки, в которых я заваривала всё, что сочла достаточно безопасным: липовый цвет, кора ивы, мята. Кроме того, за совершенно дурные деньги я купила на чёрном рынке два лимона.

Некие предметы роскоши и деликатесы все ещё продолжали поступать в город тоненьким ручейком исключительно благодаря контрабандистам. Но и цены на эти товары были совершенно сумасшедшими. За два лимона у меня потребовали золотой. Гораздо дешевле обошёлся свежий и сухой шиповник, из которого я делала крепкий настой с мёдом.

Хотелось мне этого или нет, но днём я вынуждена была уходить на работу хотя бы на несколько часов, бросая на потом все не самые важные дела и каждую минуту ожидая, что прибежит кто-нибудь из служанок с ужасной новостью. В это время с Ханной оставалась или горничная, или нянька Джейд Лия. К обеду я бросала всё и возвращалась домой, чтобы сидеть с тетушкой Ханной. Ночевала тоже в её комнате, опасаясь, что страшное произойдёт ночью и я не досмотрю.

Ирвин и даже подросшая Джейд ощущали, что болезнь Ханны накрыла нашу семью каким-то жутковатым покрывалом страха, горечи и ожидания. Джейд в эти дни капризничала больше, чем обычно, и я была сильно благодарна Ирвину, что он почти не отходил от сестрёнки и её няньки. Мой мальчик за эти дни как будто стал взрослее.

Входить им в комнату Ханны я запретила, так как не была уверена, что у неё не грипп. Конечно, предосторожность была так себе, не слишком действенная. Но она и сама не хотела видеть детей, опасаясь заразить малышню.

Ночами было особенно тяжело. Иногда мне приходилось будить кого-нибудь из служанок, чтобы помогли мне приподнять Ханну с постели, снять влажное пропотевшее белье и обтереть её довольно грузное тело со спины. Сама она на ногах практически не держалась, испытывала слабость: начинала задыхаться, и у неё кружилась голова. Иногда ей становилось чуть лучше, но на следующий день состояние ухудшалась. Больше всего я опасалась воспаления лёгких.

_____________________

*Градус Фаренгейта (обозначение: °F) — единица измерения температуры. Назван в честь немецкого учёного Габриеля Фаренгейта, предложившего в 1724 году шкалу для измерения температуры.

Глава 57

Ночь, когда у Ханны наступил кризис, показалась мне бесконечной...

С вечера она металась в жару, не приходя в сознание. А я без конца обтирала её, пытаясь снизить температуру, и изредка выходила за дверь, чтобы, запершись в ванной комнате, прорыдаться. Я уже почти не верила в хороший исход, но не хотела пугать никого своей истерикой. Затем, поплескав холодной водой в лицо, я возвращалась в комнату, пропахшую болезнью, потом и уксусом, и меняла компресс на лбу. Вновь обтирала Ханне грудь, ноги и руки остро пахнущей водой и почти молилась про себя, взывая к неведомым силам…

Ближе к утру жар потихоньку стал спадать, но я все ещё не могла поверить, что самое страшное позади. Я без конца трогала лоб тётушки и не могла понять: кажется ли мне или правда температура нормализуется? Я сидела на низкой табуретке возле кровати и держала похудевшую руку больной, всё время нащупывая пульс. То мне казалось, что он частит и выдаёт больше ста ударов в минуту, то вдруг вообще не могла его найти, и меня окатывало холодным ужасом…

Постепенно дыхание Ханны выравнивалось, она перестала метаться и стонать. И у меня появилась крошечная надежда, в которую я боялась поверить. Придвинула к изголовью кровати табуретку и замерла, нащупав пальцами бьющуюся на её запястье венку. Кажется или действительно пульсирует равномерно?! Я даже не заметила, как уснула. Во сне видела огромный, просто гигантский метроном, который уверенно отбивал ровно шестьдесят ударов в минуту: тик-так… тик-так…

Очнулась я в тот момент, когда Ханна попыталась забрать у меня свою руку. Она лежала бледная, так сильно похудевшая и слабая, но была в полном сознании.

– - Ханна…

– - Дай мне попить, девочка моя...
– - голос тихий и слабый, но она точно в сознании!

На глаза навернулись слёзы, оттого, что она первый раз за последнее время назвала меня своей девочкой. Оттого, что она была жива. Оттого, что её рука была просто тёплой и не казалась мне обжигающей.

Утром меня сменила Нэнси. На работу я отправилась почти успокоенная, так как Ханна мирно спала.

***

У неё ещё бывали приступы сильного кашля. И она, брезгливо сплёвывая мокроту, каждый раз говорила:

– - Ну вот, кажется, даже дышать легче стало.

Уже одно то, что она могла говорить, не задыхаясь, что лоб её был тёплым и сухим, без испарины, делало меня счастливой. В следующие дни я кормила тётушку по утрам куриным бульоном с белыми сухариками. Пришлось пожертвовать одной из пяти куриц, живших до сих пор в сарайке на заднем дворе. Но я не жалела о глупой птице: у Ханны наконец-то появился аппетит!

А почтальон, принёсший ближе к выходному новое письмо от Алекса, сделал эту неделю по-настоящему радостной!

В этот раз письмо пострадало от цензоров меньше, и я даже кое-что смогла вычитать там. Алекс служил в инженерном батальоне и рассказывал о том, как они ставили переправу через реку Байд. Поскольку о боях на этой реке писали ещё две недели назад, цензоры сочли, что эта информация больше не является военной тайной. А я с интересом прочитала о том, как он работает.

Он ни словом не жаловался на тяжесть военной жизни. Но я понимала, что приходится ему там тяжелее, чем мне. Два лейтенанта из его батальона остались без ног, подорвавшись на мине. Одного из них я даже знала лично. Алекс представил мне его тогда на благотворительном балу…

Но всё же в письме было главное для меня: он жив, любит меня и ждёт встречи. А также передает приветы всем домашним.

***

Идея концертов для раненых пришла мне в голову совершенно случайно. В мастерскую обратились из госпиталя с просьбой изготовить несколько ламп для операционной. К лампам ещё нужны были особые крепления и специальные штативы. В чертежах Алекса были такие разработки, но заказ от армии на них был в самом начале войны. И после первых двух партий он больше не повторялся. Благо, что мастер Эйрон Хард, тот самый, что занимался этой модификацией, имел освобождение от армии. После небольшого совещания с ним мне осталось только договориться с представителем госпиталя, лейтенантом медслужбы Брейдом Хубером, о сроках поставки.

Лейтенант был уже немолодым мужчиной. Невысоким, даже коренастым, с измученным лицом и воспалёнными глазами с розовыми белками. Он постоянно вытирал слезы в уголках припухших век белоснежным платком. Когда он принялся обсуждать цену, я сказала, что эти лампы изготовим бесплатно. Сумма заказа была не так уж и велика, и я вполне могла оплатить её из своего кармана.

Мне всё время казалось, что я делаю слишком мало по сравнению с Алексом. Почему-то мои слова очень растрогали лейтенанта, и он несколько раз крепко, совершенно по-мужски пожал мне руку. Я пошла проводить заказчика. Уже почти у выхода из мастерской он вдруг остановился, прислушался и с удивлением спросил:

– - Госпожа Рэйт, а кто это у вас так поёт?

Иногда трудившиеся в мастерской женщины и в самом деле пели во время работы. Я никогда не запрещала это, хотя иногда у меня сердце сжималось, когда красивые женские голоса выводили какую-нибудь долгую и тоскливую песню. Однако последние две недели новости с фронта были немного радостнее. Все обсуждали ту самую битву у реки Байд, где нашим войскам удалось потеснить англитанцев. Поэтому сегодня песня была не просто бодрой, а, пожалуй, даже весёлой.