Забытая история
Шрифт:
«Да и люди уже успели забыть, что случилось в тридцать первом. Думаю, им не следует напоминать об этом. Иностранные газетенки снова начнут свою истерику. Я и так даю им неплохой повод…»
Я отложил газету. Гиммлер обещал лично доложить мне, когда подготовка будет закончена, но его все не было…
Наконец-то Гиммлер приехал.
– Хайль Гитлер! – приветствовал он меня.
– Гиммлер, не нужно формальностей, - жестом я предложил ему сесть. – Что у тебя?
– Все решено. Вот, здесь примерный план. Но мы делаем ставку на толпу, а она, как известно, не предсказуема, -
– Народ верит в то, что все это – месть за смерть Эрнеста?
Гиммлер усмехнулся:
– Народ, в большинстве своем, пока и не знает, - он помедлил. – Штурмовики, конечно, думают именно так.
– Отлично. Никто не должен пока знать, что это – только начало их конца. Штурмовиков предупредили, чтобы они не особо-то применяли оружие?
– Конечно, - ответил Гиммлер. – Хотя я и не понимаю смысла этого.
Похоже, он и, правда, не понимал. «Странный человек этот Гиммлер: он боится крови, и в то же время не против человеческих жертв» - подумал я.
– Как всегда: иностранные газетенки должны видеть бунт и погром, а не массовые убийства. Не нужно пугать людишек. Пока не нужно.
Мы обсудили детали плана и возможные повороты событий. Я дал несколько рекомендаций:
– Но решения вы принимаете сами. Я в эту ночь буду слишком занят, - мое воображение уже рисовало предстоящее событие. – Иногда я думаю, что нужно было сделать это сразу.
– Ну почему же? Мне кажется, все идет по плану.
– Да, ты прав. Но они уже ждут смерти – своего избавления. А я хотел бы дать им надежду, чтобы потом отобрать ее. С другой стороны, пара экспериментов им не повредила.
Мы пожали друг другу руки и попрощались. Гиммлер был одним из немногих, кто знал истинную причину предстоящего погрома. «Если уж я смогу расквитаться за все, пусть и штурмовики порадуются» - подумал я, еще раз пересмотрев план. Если будут действовать правильно – никто ничего не заподозрит. Начнут импровизировать – получится обычный погром, тоже ничего.
Нет, это событие нельзя испортить!
В штаб мы приехали к вечеру. Мне хотелось, чтобы это событие завершило день: я просто не имел право отвлекаться на мелкие проблемы. Я слишком долго ждал этого момента, чтобы думать о чем-то еще.
– Хайль Гитлер! – приветствовали меня два офицера.
– Зиг Хайль! – ответил я им.
– Все готово, мой фюрер! – доложил мне один из них.
– Спасибо, Герман. Будьте наготове, если вдруг мне понадобится помощь, - Герман и Отто уже давно были моими сторонниками. Они были среди тех штурмовиков, которые не позволили журналистам приблизиться к Гели тем сентябрьским утром. – Отто, ты тоже не отвлекайся. Надеюсь, морфий у тебя с собой?
– Так точно! – ответили мои партийные товарищи, уже почти друзья.
Я вошел в соседний зал, предназначенный для пыток предателей. Конечно, об этом зале было не принято говорить: еще слишком рано показывать то, на что мы способны.
В зале были четыре камеры, точнее четыре клетки: считалось, что смотреть на боль других бывает страшнее, чем испытывать ее самому.
Две клетки были пусты. В двух других меня ожидали мои враги: Элен и сам убийца.
Его я видел впервые.Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: передо мной типичный еврей. Его черные, как смола, волосы были спутаны, борода успела отрасти. Он был очень похож на того еврея, с которого началась моя ненависть к их народу.
А разве я мог сомневаться, что увижу именно это? Кто еще, как не тип вроде него, мог причинить боль моему ангелу?
Я взглянул на Элен. «За последние годы она очень постарела» - подумал я. Хотя, чему удивляться? Наверняка причина этого – та самая пара экспериментов, о которых говорил Гиммлер.
– Отто, развяжи ее! – Отто вошел в камеру Элен и развязал ее руки. Кляп она сняла сама.
Впервые за долгие годы я посмотрел ей в глаза. В глаза предательницы. Убийцы.
– Я доверял тебе, - я хотел казаться спокойным.
– Я ошиблась! Они уговорили меня, предложили то, от чего я не могла отказаться! – она плакала. Похоже, она не притворялась.
– Что же стоит больше, чем жизнь человека? – Элен закрыла лицо руками. Нет, так не пойдет! Я хочу видеть ее страх! – В прочем, меня это не интересует. Ну-ка, посмотри на меня!
Она посмотрела мне в глаза. Затравленно и испуганно, как какая-нибудь забитая дворняга. После она упала на колени:
– Прошу, не убивайте меня! Я не хочу умирать…
– Гели тоже не хотела! Она могла бы прожить счастливую жизнь. Тебе повезло: ты уйдешь на закате жизни. А Гели была еще совсем молоденькой девочкой…
От рыданий Элен уже не могла говорить. Я еще несколько секунд посмотрел на нее, после чего достал пистолет и выстрелил ей в голову: с нее достаточно.
Элен упала на пол, ударилась головой. Но боли от удара о каменный пол уже не почувствовала. По тому, что уже не могла ничего чувствовать. Предсмертные судороги почти не беспокоили ее. Всего несколько минут, и легкий тремор конечностей прекратился сам собой, как будто, так и должно было быть. Собственно, а что есть судороги? Всего лишь беспорядочное движение перенапряженных мышц. Потеряв контроль мозга, они движутся каждая, куда ей вздумается, но в итоге тело остается на место, по тому, что мышцы уже не могут работать слаженно, а тянут каждая в свою сторону.
Заплаканные глаза Элен так и остались влажными. Но быстро приобрели вид какого-то стекла. Пустые, предательски серые глаза, уже безжизненные, смотрящие куда, то в одну точку. Они больше не производили никакого впечатления, лишь застыли, как нарисованные на холсте не очень доброго художника.
Сердце все еще билось, слабо оно стучало в онемевшей груди, которая больше не вздымалась, что бы сделать очередной вдох. Оно лишь отчаянно выталкивало кровь, которая тут же вытекала ровной бурой струйкой на пол, через проделанное пулей отверстие.
Я на мгновение закрыл глаза: хотел навсегда запечатлеть этот момент в моей памяти. То, чего я ждал так долго, наконец – то сбылось.
Я сделал шаг назад, чтобы не запачкаться и подал знак Отто, и тот развязал руки еврея.
– Что, хочешь и меня убить? – еврей снял кляп и бросил его в угол камеры. – Ну же, стреляй! Чего ты ждешь?- он был в ярости. Но эта ярость была от страха. Перепуганный смертью сообщницы, он ждал такого же легкого и быстрого конца. Как известно, ожидание хуже самой казни.