Забытый - Москва

– Как митрополит?!

– А так. Собрал свой Чудов монастырь, всю братию, сказал им проповедь (я был! слушал!), что, мол, постараться придется для защиты честных христиан. Не только златом-серебром, каменьями ценными, но и собственными руками, как отец Сергий делает.

– Кто это, отец Сергий?

– Есть тут у нас один, в лесу живет. По правде живет. Все сам делает, ни у кого ничего не просит, никому не завидует... В общем - сильно правильный мужик! Тянутся к нему люди, уважают. Ну так вот, и вся братия монастырская как летом вкалывала! Землю копали. Лучше всех работали!

– Да-а...
– ничего не смог больше сказать Бобер.

* * *

А перед этим разговором...

Дмитрий примчался в Москву без предупреждения, инкогнито: пятнадцать отроков, пять саней.

Даже на крыльце его не встретил никто. Только когда вошел в сени, в двери туда и сюда кинулись девушки:

– Князь! Князь приехал!

И в повалуше, не успев еще прикрыть за собою дверь, увидел: откуда-то сверху, с лестницы, раскинув как крылья руки, птицей метнулась к нему Юли. На глазах благоговейно и изумленно замершей челяди пала на грудь, прижалась крепко-крепко, уколола грудями, но поцеловала чинно, три раза в щеки, отстранилась и - девушкам:

– За княгиней гонца - мигом! За отцом Ипатом к князь-Владимиру немедленно! За Алексей Афанасьичем и Гаврил Алексеичем к боярину Василию или в великокняжеские хоромы - найти и сказать. За Иоганном на западную стену. Ефим Василича предупредить: пусть готовит баню и стол! Пойдем, князь, вздохнешь, пока княгиня приедет да все соберутся.

Дмитрий ничего не соображал, но почуял: сейчас! сейчас! и слепо отдался на волю Юли. Девушки бросились врассыпную выполнять приказания, а она, как клешней вцепившись в руку, потащила его по лестнице вверх, вверх, потом налево куда-то, в закоулок, в дверь, втащила как пойманную мышь в светелку, дверь - хлоп! и на мощную задвижку - щелк! и остановилась перед ним, опустила глаза, плечи, руки - ну!!!

Дмитрий прохрипел шепотом:

– Не зайдет кто?

Она откликнулась скороговоркой, тоже с хрипотцой:

– Люба с Великой княгиней кататься уехала, на тройке, раньше часа не будет. Монах у Володьки, раньше всех придет. Но он же не сунется... Алешку с Гаврюхой еще найти надо. Только если Ефим припрется уточнять, но с ним я просто...
– и заглянула в глаза, и утонула в них, и кинулась на шею, обвила руками, повисла: - А-ах, Митя мой! Как ты долго!..

Он отнес ее и уронил на лавку, они бросились друг к другу, как голодные к куску хлеба, суета, сумбур, он раздевал ее, она его, мешали друг другу, спешили, задыхались... Наконец он воткнулся в нее, и ему показалось (как тогда, в самый первый раз), что распорол ее надвое, а она (тоже как тогда) ухнула по-медвежьи, вцепилась в поясницу и неимоверно сильно прижала к себе, и заскулила по-собачьи, и он сразу же изверг в нее всю свою страсть, все ночные бредни, все, накопившееся в нем за время разлуки. Но ни на миг не подумал приостановиться, прислушаться к себе, а продолжал бешено втыкаться в нее, совершенно уверенный в себе, и сила его не вяла!

А уж она!.. Она, кажется, вся состояла из одного неизъяснимого наслаждения! Через каждые пять-шесть движний по телу ее пробегала мелкая, но ясно ощутимая им дрожь, она с пристоном выдыхала: ммыхх!
– вытягивалась в тугую струну и на мгновение замирала, вынуждая замереть и его, а когда дрожь проходила и он вновь изо всех сил впивался в нее, она со всхлипом вновь цепко, и руками и ногами, обхватывала его, пять-шесть раз дергалась и с дрожью вновь вытягивалась в струнку. Это повторилось уже, кажется, больше десятка раз, без всяких изменений с ее стороны, только "там" стало сыро и очень просторно, и Дмитрию, чтобы сохранить полноту ощущений, приходилось все увеличивать размах движений, так что в конце концов, не рассчитав и забывшись (уж какой тут расчет!), он выскочил из нее, а когда опустил руку воздвигнуть все на прежнее место, вдруг почувствовал, как из нее буквально фонтаном изверглось что-то, и она вновь, задрожав и замычав, вытянулась и замерла.

"Так вот как это у них! Похлеще чем у мужиков! А я-то думал..." - он приостановился и услышал, как бешено колотится сердце, и почувствовал, какой он горячий и мокрый - как из бани.

И тут в дверь постучали.

Холодный ужас пополз у него по спине. "А вдруг Любаня вернулась!" Сердце тукнуло и упало, а с ним сразу и вся мужская сила.

Юли в этот момент, обвив его руками и ногами, бешено впивалась в его губы поцелуем. Услышав стук, она, нисколько не изменив позы, не вздрогнув даже, отвернула лицо в сторону, глубоко вдохнула, выдохнула и совершенно спокойным, ледяным с оттенком недовольства голосом громко спросила:

– Ну кто? Чего надо?

– Я это, боярыня, Ефим. Баня топится, а вот стол... На сколько человек?

Юли дернула головой, спрашивая взглядом: на сколько? Дмитрий кое-как высвободил руку, махнул: на всех, мол.

– Ну на всех наших, кто здесь, на восьмерых. Сам, что ли, сообразить не мог?!
– взвинчивая недовольство, проговорила Юли.
– Иди, я сейчас.

– Я уже думал, может, он захочет с княгиней только... Ладно, иду.

Юли прислушивалась несколько мгновений к удаляющимся шагам, все еще не расцепляя ни рук, ни ног, длинно прижалась к нему, но ощутив, как он увял, раскинулась, потянулась:

– Вставай, храбрец, одевайся быстро. Вон вода холодная в ведре, плесни в лицо, да посиди немножко, охолони, а я побежала.

Неуловимо, как только она умела, выскользнула вбок, прыгнула к ведру, брызнула водой себе в лицо раз, другой, юркнула за занавеску, пошуршала там недолго и появилась одетой, затянутой, строгой, недоступной, готовой встречать приехавшего князя - для нее ничего не произошло, а он все лежал, растерзанный, расхлюстанный, потный и, наверное, красный, без сил.

Ему стало стыдно и почему-то досадно, но он не успел разозлиться, даже понять, - она подошла, присела, взяла обеими руками его голову, приподняла, грустно-грустно заглянула в глаза, поцеловала эти глаза, потом губы. Осторожно, нежно. Отпустила, вздохнула:

– Спасибо, милый, родной мой. Теперь мне надолго хватит. Вспоминать...
– и поднялась. Он успел схватить ее за руку, потянул к себе, она опять села.

– Юли! Как же ты?.. Неужели без меня так и мучаешься?! Одними воспоминаниями...

– Ну что ты... Разве с моим темпераментом я бы смогла? С ума бы сошла, наверное. Врать не буду. Хватаю иногда, когда совсем уж невтерпеж, кого покрепче, кто для "этого дела" поглянется. Только все они по сравнению с тобой такое... прости Господи. Так что сразу надо-олго охота пропадает. А воспоминания... Они всегда со мной. Иногда как возьмусь себя воспоминаниями разжигать... так мне лучше, чем с мужиком, становится.

– Во как!!

– Да уж так, - Юли совсем успокоилась, - а мужики мне теперь не столько для себя, сколько для тебя нужны.

– Для меня?!

– А для кого ж?! Сам сказал: все знать желаешь. А они за "это самое" все готовы отдать. А уж болтают! Хуже баб на базаре. Одевайся скорей, да умойся - лица на тебе нет. Пошла я, а ты немного погодя спустись.

Он дернулся еще что-то спросить, но Юли припала на колено, торопливо поцеловала, не дала говорить:

– Все расскажу, не беспокойся. В свое время. При княгине, чтобы... ну, чтобы о нас не задумалась. А сейчас поспеши ради Бога.

* * *

Дмитрий вышел от Юли, подтянувшись, одернувшись и оглядевшись со всех сторон и основательно поплескав в лицо ледяной водой. Начал спускаться по лестнице и увидел, что внизу уже стоит, расставив руки и загородив собой весь широченный проход, монах, улыбающийся во всю рожу и... опять трезвый!

– Ну, отче, ты, никак, и в самом деле завязал по-серьезному! Я прямо тебя не узнаю!
– они обнялись и долго хлопали друг друга по плечам и спинам.

– Завязал, сыне, завязал, иначе нельзя, но вот нынче развяжу маненько, на вечерок... в твою честь. Больно интересно узнать, как ты там с ушкуйниками-то...