Забытый - Москва

– Э-э, отец Ипат, там интересного мало. Я ведь не рассказывать, а слушать приехал.

– Ну-у, этого у нас для тебя хватит, только уши развешивай. Говори, с чего начинать.

– Погоди, отче. Я ведь только вошел. Еще и на сыновей глянуть не успел. Юли!

– Я, князь, чего тебе.
– Юли подлетела, чудно полыхнула глазами, монах аж крякнул.

– Где Борька с Мишкой?

– У митрополита. Их там грамоте с утра до ночи обучают. Так строго, так много, прямо как невольников держат. Так их жалко...

– О-о, это неплохо! Чему ж их там?..

– Да разному. Там чуть ли ни сам Алексий за ними наблюдает. Понравились они ему. Собирается помощников из них себе делать. Я хорошо не знаю, княгиня расскажет.

Юли растворилась в великой всеобщей суете, а монах, выразительно глянув ей вслед, крякнул еще раз и склонился к Дмитрию, понизил голос:

– Ну хороша, конечно, баба, блеск, все мужики тут по ней с ума посходили. Но ведь не вот, чтобы лучше и не найти. Да и не молода уж... Сколько ей? Тридцать семь? восемь? Но как тебя увидит!.. Разом как-то, вмиг, в десяток, в сотню раз краше становится. Вспыхивает красой! В эти моменты даже я готов за ней, стервой, козлом скакать, прости, Господи, душу грешную! Ты бы сказал ей, чтоб остереглась как-то. Ведь увидит Любаня сразу все поймет.

– Да она, похоже, давно уж все поняла, отче.

– И как же?!
– раскрыл рот монах.

– Как видишь, - Дмитрий пожал плечами.
– Твоя-то Ботагоз как? Все кается?

– Оо-охх, сыне, моя Ботагоз теперь не Ботагоз, а Варвара. Опять затяжелела. Первый-то у нее выкидыш получился. Знаешь?

– Писала мне Люба.

– Теперь из церкви не выходит, меня до себя близко не подпускает. Помереть боится. Кто-то ей рассказал (узнаю - пришибу!) историю твоей матери. Вот она и... Не столько помереть, а вот дитя своего не увидеть... Живого...

– Ну-ну! А ты-то уж?.. Не можешь ее уболтать, успокоить? С твоим-то красноречием. Ты мне скажи, как дальше-то будешь. Женишься или опять так?

– Э-э! Ведь ты мое положение знаешь. Наладишься жениться, всплывет, что я монах. Возьмутся расстригать, с женитьбой большой вопрос, ведь я уж был женат, сраму не оберешься. Да и на тебя пятно, скажут - кем он себя окружил... Пущай уж, наверное, так пока... А? Как думаешь?

– Мне-то что! Мне ты такой сподручней, на подъем легче.

– Ну насчет "подъема" ты не сомневайся. За тобой я в каком хошь виде поднимусь.

Подошел Ефим:

– Здрав будь, князь! Как доехал?

– Здорово! Доехал хорошо. Как вы здесь, как хозяйство?

– Хозяйство - грех жаловаться. Все на месте, все в порядке, и запасено, и прибрано.

– А если сейчас в поход?
– не удержавшись, Дмитрий подмигнул монаху. Но Ефим и бровью не повел:

– Скажи, какой обоз, я к утру снаряжу.

– Так-таки и к утру?!
– смеется Дмитрий.

– Снарядит, - урчит монах, - это такой... черта запряжет.

В улыбке Ефима смешиваются радость и самодовольство:

– Баня готова, князь. Сегодня, как нарочно, топили для других дел, а тут ты. С кем пойдешь?

– С отроками, с кем же еще. Они у меня иззябли, устали.

– Отроки уже моются давно, у них своя баня.

– Во как!

– Вот так!
– смеется монах, тут тебе не у Константиныча в Нижнем. Княгиню ждать не надо, не до бани ей теперь в таком положении...Я могу составить тебе компанию, так уж и быть.

– Ну, если на полке меня не уморишь...

– Ладно-ладно, а то как перед Любой отчитаюсь? Да и быстрей надо, она ведь уж скоро подъехать должна.

И Дмитрий об одном только подумал и пожалел: "Если б знать! Верных полчаса еще мог с Юли кувыркаться!"

* * *

Пар бодает в потолок.

Ну-ка, с ходу на полок!

А. Твардовский

В бане с отцом Ипатом разговаривать о чем-либо было совершенно бесполезно. Он ревел быком, визжал свиньей, катался с пола на полок и обратно, и единственное слово, которое из него время от времени исторгалось то с ревом, то с визгом, было: наддай! Плескал ли Дмитрий на каменку, хлестал ли его веником, поливал ли из ковша чуть ли не кипятком, он орал одно:

– Наддай, сыне! Наддай!

Измочалив об него два веника, замучившись, обессилев от жары, Дмитрий махнул рукой. Окатился холодной водой, выскочил в предбанник, схватил огромный рушник, стал вытираться. И сразу как из-под земли возник Ефим со жбаном кваса:

– А ну, княже, прими! Княгиня прикатила, ждет - не дождется, а вы тут...

– Да с этим боровом как свяжешься... Ух, спасибо те, Ефим! Каков квасок! У-у-у, крепче меда.

Между тем монах, лишенный поддержки, затих и скоро вывалился в предбанник, кряхтя и вздыхая:

– Эх, слабаки! Никак себе компанию подходящую не подберу. Даже здесь! Думал: раз пьют как лошади, значит уж в бане-то могут. Нет, не могут! Слабаки!
– хватанул квасу прямо из кувшина так жадно, что пролилось на брюхо, и начал одеваться.

* * *

Люба не утерпела, перехватила на крыльце. Кинулась на шею, прижалась холодной, еще пахнущей морозом, не успевшей согреться щекой, прижалась всем телом, замерла. Он притиснул ее к себе сильно и ощутил большой - как бы отдельно живущий, даже, кажется, шевелящийся!
– живот, поцеловал пониже уха, шепнул:

– Ах ты, лапа моя! Как я соскучился!

– А уж я!.. Я ведь не думала, не чаяла, не ждала. Ты прямо как... Как к Рождеству подарок!
– и еще крепче прижалась.

– Ну, к Рождеству-то я тебе подарок привез другой. Пойдем, а то простудишься еще. Рассказывай.

– Пойдем. Ох, Митя, мы тут... Не знаешь уж, с чего начинать. Не на один вечер разговору.

– Вот и хорошо.

В повалуше поднялись навстречу Алешка, Гаврюха, Иоганн. Дмитрий обнялся с каждым:

– Ну как вы тут без меня? Не разленились? Иоганн, ты невесту-то подыскал? Пора.

– Меня невеста на паперти, среди убогих, дожидается, - спокойно улыбается Иоганн.

– Дурачок, мужчине красота вовсе не обязательна. Уж ты-то должен это понимать. Ничего, сам не хочешь, мы тебе сыщем. А вы чего?

– Чего?
– не понимают Алешка с Гаврюхой.

– Где Айгуль, Люцина?

Бравые разведчики смущенно опускают глаза.

– Айгуль теперь не Айгуль, а Галя. Привет тебе шлет, а сама не может, тяжела.

– И Люцина тоже, - вздыхает Гаврюха.

– Ага! Так вот вы где разведку ведете!
– смеется Дмитрий.
– Что ж, и это неплохо. Ну, за стол?