Зачарованное озеро
Шрифт:
Все это говорилось без глубокой печали, разве что с некоторой грустью: не похоже, чтобы она пыталась вызвать к себе жалость или участие, и судьбу не проклинала, наоборот, говорила, что другой и не хочет. Потом беседа как-то незаметно перешла на Тарика: маркиза расспрашивала, как он у себя развлекается, как у него обстоит с девочками, — вполне пристойно, но крайне игриво, словно болтали две подружки. О Тами Тарик ничего не рассказывал, но, подчиняясь извечному мужскому желанию покрасоваться перед красивой женщиной (он, как и другие, давно относился к этому как к делу житейскому), поведал и о том, что у него есть женщина, и о том, как его годовички дружат с девчонками и во что это порой выливается на Зеленой Околице. Немного прихвастнул, конечно, но в меру.
Шло время,
похоже, чтобы затевалось, а осознание, чем все должно кончиться, не вызывало, что греха таить, внутреннего протеста и отторжения — скорее уж, все смотрелось занятным приключением из тех, о которых пишут в голых книжках...
Понемногу беседа стала вязнуть, как тяжело груженная габара на раскисшей дороге, — собеседница Тарика потеряла к ней всякую охоту, и он замолчал. А потом она отодвинула стул и встала из-за стола, глядя так, что объяснений не требовалось, так что Тарик тоже встал, но выбраться из-за стола не спешил: к его немалому стыду, оказалось, что просторные тарлатановые штаны изрядно оттопырились, и ничего нельзя было с этим поделать. Маркиза, смеясь, за плечо выдернула из-за стола, как спелую моркву с грядки, придвинулась и спросила:
— Значит, женщин уже отведывал? Ну, посмотрим, чему они тебя научили...
И тонкими пальчиками, унизанными перстнями с огромными самоцветами, принялась рвать на нем блузу, что удалось легко — тарлатан поддавался легче тряпочной бумаги. Упершись ладонями в грудь Тарика, потеснила его к постели, и он вмиг оказался лежащим на спине. С едва слышным треском порвались тарлатановые штаны, и его достоинство надолго оказалось в плену проказливых и умелых женских губ, в конце не упустивших ни капли.
Как ни удивительно, мужская драгоценность осталась подобной бравому стражнику у ворот королевского дворца. Прежде никогда такого не было, ни после теребенек, ни с Тами. Подумать над этой странностью Тарик не успел — маркиза легла рядом, притянула его к себе и, прикрыв глаза, прямо-таки приказала:
— Ну, иди ко мне...
Тот, кто решит, что Тарик непреклонно стал противиться, крупно ошибется. Все постороннее вылетело из головы, и он всецело предался разнузданным забавам.
Прошло много времени, и после затейливых слияний тел, о которых он не читал в растрепках и от Фишты не слыхал, Тарик ощутил неладное: причиндал оставался неколебим, как исправный
часовой у амбара с горючим прахом. Тарик понемногу уставал, на смену удовольствию пришла пресыщенная скука, даже побаливало чуточку, — а маркиза, казавшаяся неутомимой, вынуждала его к новым трудам. Когда она возжелала «бадахарских штучек», Тарик уже потерял всякую охоту к постельным выкрутасам, но никуда не денешься, пришлось исправно двигаться, как фигурки в башенных часах на Королевской площади, с одной-единственной мыслью: кончится это когда-нибудь, наконец?
Вот радость, кончилось — когда в спальне заметно потемнело, подступили сумерки. Тарик вытянулся на постели, вымотанный так, словно в одиночку разгрузил немаленький трюм со связками железных прутьев. Улегшись рядом, маркиза проказничала руками и мурлыкала на ухо:
— Неплохо, красавчик сладенький, но тебя еще учить и учить. Ничего, я уже послала верхового с письмом, к вечеру завтрашнего дня приедет моя подруга... не пугайся, она молодая и красивая. Конечно, до меня ей далеко, я единственная и неповторимая, но она почти не уступает мне в постельном искусстве, и вдвоем мы из тебя сделаем отличного любовника...
— Когда ты меня отпустишь? — напрямую спросил Тарик, уже вернувший себе некоторое трезвое разумение.
— Ты так хочешь меня покинуть? Вот глупый! Может быть, ты никогда больше не встретишь такую, как я, благородную дворянку...
— Просто хочу знать, надолго ли оказался у тебя в... гостях.
— Я тебя обязательно отпущу, — заверила маркиза, — с полными карманами золота... и нешуточными познаниями в искусстве любви. Но пока что изволь у меня погостить... — Ее пальчики по-хозяйски нашарили
нужный предмет и безуспешно попытались привести его в боевую готовность: — Вяленький... Я тебя крепко утомила?— Есть такое дело, — признался Тарик.
— Бедный мальчик... Хорошо, я тебя оставлю в покое, я же не зверь лесной... — сказала она, к радости Тарика. — Отдохнешь, выспишься, а завтра опять будем забавляться... Ты только начал
учиться с отличной наставницей, а впереди еще столько тобой неизведанного...
Она встала с постели, достала из шкафчика большой ключ с затейливой двойной бородкой и отперла замок. Повела подбородком:
— Иди к себе...
— Я ж голый... — возразил Тарик.
— В моем замке это никого не удивит. Или ты сгораешь от застенчивости? Какой ты милый! Мужского платья у меня тут нет, но что-то было... Ага!
Она достала из высокого узкого шкафчика в углу комок белой материи и протянула Тарику. Развернув его, Тарик увидел, что это батистовый пеньюар, обильно украшенный шитыми золотом перьями Птицы Инотали. Женский, понятно — мужчины носят шлафроки посолиднее.
— Ничего другого нет, — развела руками маркиза, улыбаясь во весь рот. — Или иди в нем, или голый, выбор невелик...
Выбора Тарик не видел вообще, а потому скрепя сердце натянул пеньюар — чуточку ему великоватый и доходивший лишь до колен, но все же лучше, чем ничего...
В коридоре его поджидали двое давешних верзил, при виде Тарика озарившихся глупыми ухмылками до ушей. Не глядя на них, Тарик пошел в свою темницу, малость успокоив себя тем, что в таком же положении оказался однажды граф Лардеро, герой пяти голых книжек, повеса, ярый поединщик и искатель приключений. Когда ревнивый муж вот-вот должен был его застигнуть в спальне очаровательной герцогини (и, зная его свирепый нрав, прикончить без оглядки на правила честных поединков), ему пришлось бежать голым другой дорогой, не через те комнаты, где он оставил платье и шпагу. Хорошо еще, что верная камеристка герцогини второпях успела ему сунуть первое, что под руку попалось, — такой же пеньюар. В нем граф и пробежал ночью полстолицы до своего дома: босиком, под свистки ночной стражи и выкрики припозднившихся гуляк. Хорошо еще, стояло лето...
Вспомнив это, Тарик придал себе вид гордый и независимый, хотя догадывался, что на шагавших за спиной верзил должного впечатления не произведет: вряд ли они читали эту увлекательную книжку, вряд ли они вообще умели читать...
Когда за его спиной щелкнул замок, он первым делом содрал дурацкий пеньюар, но отбросить его далеко не удалось: очень уж был легок. Пока Тарика не было в комнате, кто-то расторопный запалил стенную лампу с «огневиком», и синий шар давал достаточно света. Осмотрев себя, Тарик невольно присвистнул: от шеи до того места, где начинаются резвые ноженьки, полно отпечатков жемчужных зубок и багровых отметин поцелуйного происхождения. Зеркала нигде нет, но и так чувствуется, что искусанные губы вспухли, до них дотронуться жутко. Если Тами увидит его таким, горячая гаральянская кровь может и взыграть... или она, узнав все, согласится, что другого выхода у него не было. Впору горько посмеяться над собой: изнасильничала, словно пьяный солдат девку во вражеской деревне. Однако он не чувствовал себя ни униженным, ни опозоренным — пожалуй, о таком приключении можно рассказать друзьям: ну похитила, ну принудила, но ведь молодая и красивущая, столько интересного показала...
Едва он успел одеться (оба кошелька лежали в карманах, и не было смысла пересчитывать деньги: убедился на ощупь, что кошельки нимало не похудели) — скрежетнул замок, один из верзил широко распахнул дверь, пропуская Ялину, осклабился:
— Госпожа наша гостеприимная подумала, ты захочешь пожрать. И эту щелку можешь жулькнуть... если блудень не натер, гы-гы! Постучишь потом, я ее выпущу, а то и всю ночь можешь валять...
Ноги у Тарика явственно ослабели и чуточку подкашивались, есть он не хотел нисколечко, но что делать? Ялина прошла мимо него, как мимо пустого места, расставила на столе посуду с красиво выглядевшими яствами, бутылку вина и встала, держа поднос за край, с безучастным личиком. Спросила без выражения: