Зачарованное озеро

Тарик прекрасно помнил, что маркиза пила из своей бутылки, не из той, что он. Значит, и о таких зельях Школяры говорили правду... а грузали их не упоминали, должно быть, потому, что и без зелий себя считали способными на нешуточные подвиги.

— Ну вот... — продолжала Ялина с видом человека, который никуда не спешит. — А вскорости после смерти маркиза ее и снесло... Выгнала с дюжину старых дельных слуг и набрала новых из таких ухорезов и потаскунов, которые в деревне из колотушек не вылезали. Они и начали... Хватали по деревням парней, а то и мужиков посимпотнее и волокли в замок. Потом, когда наиграется, ничего не скажешь, отпускала с парой серебряных. Бабы себя вели по-всякому: кто тихомолком злился, кто распускал слух, будто у ее мужа или сынка причиндал до колен, — деньги-то в дом нелишние... А когда на нее очень уж накатывало, приказывала хватать парнишек, живой ракушки не видевших. Это у меня, смеялась, шкал... шукол...

— Школариум?

— Вот-вот, именно это слово... Мальчишки от нее ворочались словно бы порчеными: похабничали почем зря, девчонок в амбары тащили, столько из-за этого было вражды и ссор, да и теперь есть... Однажды ее головорезы уволокли невесту прямо со свадьбы — она и с девушками охальничает, уж я-то знаю... — Ялина грустно покривила губы. — У нее большой шкаф есть, и там уйма мужских причиндалов — и железных, и деревянных, и вовсе непонятно из чего, и обычных, и здоровенных, как конские. Три дня невеста сидела в этой самой комнате, а потом порвала ночную сорочку на ленты и повесилась. Болтают, ее привид в полноликость бродит по замку: я сама не видела, но говорят давно. Жених хотел то ли маркизу убить, то ли замок поджечь, то ли все сразу. Ему бы молчком все обделать, такое в других местах удавалось, а он стал болтать. У маркизы в деревнях полно соглядатаев, не явных, а тайных... Короче, увезли его в замок и там истребили лютой смертью, но допрежь маркиза велела его к столбу привязать, залить через воронку в глотку зелья и потешилась. Знахарка было сболтнула, что хочет пойти в губернский город и что-то там такое важное рассказать, — в ту же ночь прискакали маркизины холуи и угнали вместе с дочкой. Знахарку так никто больше и не видел, а дочка через неделю вернулась в деревню без разума, голая бродила меж домов, ко всем встречным мужикам липла, чтобы с ней легли, а еще через неделю пропала, вроде бы в чащобу ушла. И еще убийства были...

— И все это терпят? — воскликнул Тарик. — Еще Дахор Третий запретил кабальников мучить и убивать. Продают до сих пор, это да, и даже семьи вразбивку, но мучительства и убийства Дахор Третий запретил, так и повелось...

— А что это за Дахор Третий?

— Ты что, королей по именам не знаешь?

— Откуда? Говорили с год назад, что старый король умер и сидит новый, а про имена не говорили. Я только Магомбера знаю, про него сказки рассказывают и песни поют, назидательные и смешные...

— Тьфу ты! — в сердцах сказал Тарик. — Не на краю земли живете, от вас, если на рассвете выйти, к вечеру до столицы пешком

добраться можно. Есть какая-то канцелярия, куда даже кабальники могут на хозяев пожаловаться, если нарушения королевских запретов очень уж вопиющие. Не помню, как называется, но точно есть...

— Слышала я такое... — поморщилась Ялина. — Только баре всегда друг за дружку горой, а до столицы еще добраться надо. И дороги не знаем толком, и маркиза ловить примется...

— Слыхивал я про беглых кабальников, которым не просто бежать удавалось, а в люди выйти. Один даже дворянство получил за военные подвиги, а когда бывший хозяин его узнал — ничего поделать не смог: король посмеялся и повелел оставить все как есть. И еще случаи были...

Он не стал уточнять, что все до единого случаи почерпнул из голых книжек. Ялина смотрела безрадостно.

— Сбежать непросто...

— Это почему? — удивился Тарик. — Главное, отбежать подальше, достать другую одежду... Чтобы в тебе не узнали кабальницу. На тебе же не написано...

— Много ты понимаешь, городской... — словно бы даже свысока сказала Ялина. — Именно что написано...

Она встала, повернулась спиной и решительно задрала платье на голову. Тарик поневоле вылупил глаза. От шеи до пояса помещались во всю спину темно-коричневые буквицы, не корявые, как у малолетней кабальницы Хорька, а начертанные весьма даже красаво, иные с завитушками, как на старинных рукописях: «Собственность высокородной маркизы Алем, замок Альтаран, у рубежей Озерного Края. Вернувшему невредимой — пять золотых». И герб, уже не раз виденный здесь Тариком.

— Теперь понял? — вовсе уж горько усмехнулась Ялина.

— Но ведь давно отменили, — растерянно сказал Тарик. — Не было вроде и особого королевского указа, просто помаленьку перестали, давно...

— Может, где-то и перестали, только не у нас... И далеко я с таким уйду? Особенно ежели меня страже опишут и скажут... ну, хоть бы что я серебряную солонку украла, фамильную?

Тарик был легонечко пристыжен: в самом деле, от таких буквиц на спине не избавишься. Ни в одной голой книжке о приключениях кабальников-беглецов о них не упоминалось. Вживую их увидел только в доме Хорька. Значит, даже в двух шагах от столицы...

— Ну, понял теперь? — Ялина опустила платье и вновь уселась на табурет с прежним видом человека, нацелившегося на долгую беседу. — Был у нас один парень, грамотей, после отца место писаря унаследовал. Ему бы жить-поживать и горя не знать — деревенский писарь в масле купается и сыром сапоги начищает. А он стал говорить, что нужно искать правду, что даже для кабальников писаные правила есть к их выгоде. И сбежал однажды в столицу письменную жалобу подавать. Как и ты, говорил, что есть такое место, где их принимают... Догнали с собаками. Сказали, он у маркизы украл перстень и хотел в столице продать. Согнали народ из трех деревень и прилюдно на костре сожгли. Он кричал — страсть, даже здесь слышно было, хоть до деревни далеко. И сказали: с каждым беглецом то же будет. И не было с тех пор беглецов. А это маркиза велела год назад всем иголками с краской нарисовать, даже малым детям. Поначалу иные потаенно пробовали смывать, и дресвой друг другу спину терли, и щелоком — не смывается ни за что...

— А церковь куда смотрит? — спросил Тарик. — Не может же не быть у вас церкви?

— Целых две есть, у нас и в Жуявах. Отец Глепер уже старенький, ему бы только дожить спокойно. Одному мужику сказал честно: я, говорит, слаб духом и не укреплюсь натурой настолько, чтобы выступить на мученическую смерть, как святой Рангульф перед языческим полчищем. Ежели маркиза крепко прогневит Создателя, он ее после смерти и пошлет в Туманные Отроги, будем полагаться лишь на несказанную милость его в той жизни, что За Порогом... А с отцом Талебием и того хуже. Он к нам приехал два года назад заместо помершего от лихоманки отца Пордаро — молодой такой, красивый, статный, наподобие солдата, только усов нет. Ну, маркиза его и захомутала, часто призывает, и он чуть не бегом бежит. Не дождаться нам подмоги от церкви, и пытаться нечего...

Тарик испугался пришедшей ему в голову мысли — не ее самой, а того, что она может оказаться правдой. Оглянулся на окно и понизил голос:

— А про вашу маркизу не слышно, чтобы она водилась с этими, не к ночи будь помянутыми? Или сама... такая какая-нибудь?

— Ты про нечистую силу? — подхватила понятливо Ялина, тоже пригасив голос почти до шепота, но словно бы ничуть не удивившись. — Вот уж пальцем в туман... Еще когда маркиз привез молодую жену, среди слуг пошли разговоры, что она колдунья или что-то такое. Маркиз был очень осмотрительным, хоть и ученый человек, а они, говорят те, кто повидал большой мир, редкостные растяпы, чуть ли не вилкой суп едят, если вовремя слуга не подаст ложку, все мозги на ученые занятия уходят, а для обычной жизни не остается... Маркиз был не такой, даром что каждую погожую ночь возился со своими... ага, вспомнила, мне Шогоп говорил, а он пять лет служил в столице привратником у такого же ученого человека, на реке этот видел... который без парусов плывет, дымит, как поварня, и колеса вертятся... Одним словом, вот уж кто мир повидал со всеми тамошними чудасиями... Маркиз на земле стоял обеими ногами. Сам за управителем проверял все расходные и доходные бумаги и, говорят, всякое его плутовство быстренько усматривал, но по доброте своей наказывал пустяково. И вот пошли разговоры: как это захудалой дворяночке из приморских земель удалось такого умственного и серьезного человека так быстренько окрутить? Первое время за ней все присматривали украдкой — не обнаружится ли чего... такого-этакого. Только недельки через две дедушка Мызя все обрисовал, и ему была вера, ему всегда верили, давненько уж его знали, с малых лет. Он такой был... особенный. Не ведунец и не колдунец, не черный и не белый, просто такой вот знаткой старичок, их в деревнях хватает (Тарик знал от деревенских, что это за люди такие, и разъяснений не спросил). Умел помаленечку то и это, на что церковь косится, но не осуждает и не преследует. Вот я тебе хотя бы расскажу, как он Сирану-Жорнику...

— В другой раз, — решительно прервал Тарик, видя, что пошла обычная болтовня, уводившее в сторону пустословие.

— Дедушка Мызя долго за ней тихомолком смотрел, а потом сказал алмазно: нет тут ни капельки нечистой силы, один лютый человеческий блуд, а это иногда бывает похуже козней нечистой силы — злоумыслие людское... И коваль Янтош то же говорил. Ковали — такой народ, и колдунцы среди них попадаются, черные и белые, и просто знаткие. Янтош был знаткой. А кончили оба плохо. Дедушку Мызю она выгнала с прочими старыми слугами. И хозяйство у него было неплохое, а все равно через год умер. Бабка Мызиха говорила — от безделья, не вынес он лени. А с ковалем обернулось хуже. Он был мужик приглядный, маркиза на него глаз и положила. А он молодую жену любил крепко и никогда от нее не бегал по сторонним ракушкам. Когда маркиза к нему самолично приехала звать в замок, он не то что отказался, а еще и наговорил ей что-то насмешливое, отчего она разъярилась. Увезли его силком в замок, едва связали впятером — здоровый был... В замке маркиза с ним поступила как с тем женихом и велела погубить. Долго наши за всякой ковальской поделкой ходили в соседнюю деревню, пока подручный Кепец в мастерство не вошел. Он, Кепец, страхолюдный на рожу, а потому...