Загадаю Тебя

Чёрт возьми, как же неприятно всё это! Родные люди ссорятся из-за квадратных метров. Окончательно портят отношения и некрасиво поступают друг с другом.

Если раньше я ещё как-то надеялась на то, что всем нам удастся сблизится, то теперь… Увы. Искренне не понимаю, как это вообще возможно.

Довели до деда до приступа. Не прощу. Ведь никакие проблемы, материальные или иные, не стоят здоровья самого близкого для меня человека…

Веки тяжелеют. Какое-то время спустя мне всё-таки удается задремать под аккомпанемент мурлыканья моего кота.

Правда в Царстве Морфея пребываю по ощущениям недолго. В определённый момент я просыпаюсь, внезапно почувствовав, что меня… кто-то трогает. Чья-то рука гладит по плечу, талии, животу, бедру. Спускается ниже.

Резко распахнув глаза, испуганно всматриваюсь в темноту, заподозрив неладное.

Дальнейшая череда событий происходит очень быстро. Человека, сидящего на моей постели, сдёргивают с неё и буквально отбрасывают к противоположной стене.

С грохотом падает полка с книжками и прочей утварью.

Персик подрывается и шустро удирает.

Вскочив, и я отползаю назад, к изголовью кровати. Спросонья не додумываюсь сразу включить ночник. С минуту соображаю, а когда наконец делаю это, вижу в своей комнате следующее: по пояс голый Богдан, злой и разъярённый, бьёт немца кулаком по лицу. Отчего тот теряет равновесие, падает и мешком сползает по стене.

– Ах ты ж гнида похотливая!

На отчима обрушивается один удар за другим.

Лёжа на полу, Адольф мычит что-то нечленораздельное и беспомощно прикрывает голову руками, предпринимая попытку защититься.

Принюхиваюсь. Запах алкоголя режет нос.

– Богдан, не надо, хватит! – предчувствуя беду, считаю своим долгом вмешаться.

Едва спрыгиваю с кровати, как на пороге моей комнаты оказывается мама. Ночнушка. Бигуди. Прищур.

Видимо, мы её разбудили.

– В чём дело? О, Боже! Адик! Немедленно прекратите! – верещит на весь дом сиреной, пока её возлюблённого вышвыривают в коридор. – Не бей его, сволочь! Адик! Адик! – истерично кричит, глядя на пьяного мужа, неспособного даже подняться. – Отпусти его, парень! Не трогай его! Брысь!

Богдан никого не слушает. Продолжает дубасить Адольфа, явно смирившегося со своей участью.

– Аааа! Что ж творится-то! Что творится! – мать бежит к окну и настежь его открывает. – Помогите, люди добрые! Убивают! Ой убивают! – вопит она громко.

– Богдан, остановись, не надо, – что есть сил висну на его руке. – Пожалуйста, прошу тебя. Слышишь?

Отчим в крови. Мечущаяся по коридору мать бьётся в истерике.

Мне жутко страшно. Наверное, именно это Богдан читает в моих глазах, когда поворачивается.

– Не надо, – дрожа, шепчу одними губами.

– Ааадик. ААААДИК, тебе больно? – мать бросается к мужу, падая на колени. – Ох! Бедный мой! Милый мой! Какой кошмар! Какое безобразие! Я счас же звоню в полицию, Ольга! – оборачиваясь через плечо, сообщает грозно. – Посадят твоего москвича надолго!

– Мам!

– А если увечья какие серьёзные нанёс, так век не расплатится! Пожизненно платить нам будет! – угрожает, тыча в Сухорукова пальцем.

– А вы и рады такому раскладу, – ухмыляется тот. – Одно бабло у вас на уме.

– Адик, полежи-ка, вот платок, возьми, – переходит на немецкий, потом опять на русский. – Щас-щас! Полицию приглашу сюда. Разберёёёмся. Побои снимем! – поднимается и идёт, судя по всему, к телефону.

– Не забудьте указать, мамаша, что муж ваш домогался до вашей дочери, – бросает Богдан ей в спину.

– Чего?

Тормозит, как вкопанная. Медленно разворачивается. Глаза по пять рублей. В них чистое, неподдельное изумление.

– Это что ещё за ересь такая? – издаёт нервный смешок.

– Он трогал спящую Олю. Совсем не по-отечески.

– Нет.

– За это, собственно, и получил звездюлей. Я сам всё это видел, ведь в комнату вошёл практически следом.

– Глупости! Вы порочите честное имя моего мужа! – голосит, оскорбившись.

– Это правда, мам, – подтверждаю слова Богдана.

– Какая бессовестная ложь! Как не стыдно! – отрицает услышанное.

– Верите или нет, а этого, – Сухоруков кивает в сторону немца, – в доме не будет. Теперь ясно, почему Степаныч ненавидит этого фрица. Раньше всех его спалил, – решительно направляется к отчиму. Хватает его, вынуждая подняться на ноги, и буквально пинками выкидывает из дома.

– Не трогай его, москаль! Не смей!

Но остановить парня не представляется возможным. Он очень зол. Наверное, вот таким сердитым я Богдана ещё никогда не видела. Аж не по себе.

– Ну-ка отойди от него!

Босая стою на крыльце. Наблюдаю за тем, как мать ревёт над стонущим мужем, брошенным лицом в снег.

– Зайди в дом. Заболеешь, – говорит мне Богдан, поднимаясь по ступенькам.

– Оля, что за произвол? Кем он себя здесь возомнил? – рыдая, возмущается родительница.

– Так ты не веришь мне? – только и могу спросить в ответ.

– Не верю! Конечно, я тебе не верю! – уверенно выдаёт она. – Придумать такое! Совсем спятила, Оль? Адольф, как ты? Где болит? Скорую вызываем?

– Даже сейчас ты выбираешь его, – разочарованно подытоживаю глядя на то, как она над ним трясётся. – Лучше вам уехать, мам. Завтра же.

– Командовать удумала? Никуда я не поеду, пока квартиру мне мою не отпишите!

– Идём, Оль. Ты замёрзла, – Богдан насильно уводит меня в дом. Провожает до гостевой комнаты, укутывает одеялом и чуть позже даже приносит горячий чай. Мой любимый. Ромашковый.

– Спасибо.

– Согрелась? – садится рядом.

– Да. Что там сейчас происходит? – нехотя интересуюсь. Честно сказать, после всего… меня не особо волнует состояние наших «гостей». – Вы опять ругались? Я слышала шум и голоса.

– Твоя мать снова угрожала мне тем, что посадит за решётку, – отзывается он предельно спокойно.

– Скорую вызывали?

– Она пыталась, но ей отказали. Вроде как сосед ваш в травмпункт их повёз.

– Понятно.

В комнату робко заглядывает пушистый трусишка. Мяукнув, чешет ко мне и запрыгивает на кровать.