Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

До сихъ поръ въ разбиравшихся псняхъ не было еще намека на святыхъ. Но извстно, какъ часто святые выступаютъ въ обрядовыхъ псняхъ въ качеств дйствующихъ лицъ. Возьмемъ для примра случай, когда въ псн святые занимаются хозяйственными работами (напр., пашутъ). Откуда взялся такой сюжетъ? Изъ апокрифа? Зачмъ потребовалось обрабатывать въ псн такой мотивъ? Можетъ быть дйствовало религіозное чувство, какъ при созданіи духовнаго стиха? Мн кажется, что ни апокрифы, ни религіозное настроеніе не имли здсь ршительно никакого значенія. Все произошло какъ результатъ приложенія къ обрядовой псн пріемовъ заговорнаго творчества. А почему въ заговоры попали святые, мы видли. Интересно, что въ самыхъ заговорахъ встрчаются сюжеты совершенно параллельные псеннымъ. Сходство, по моему, произошло вовсе не отъ заимствованія псней у заговоровъ или наоборотъ. Нтъ, сюжеты родились сходными

319

независимо другъ отъ друга. У насъ, напр., въ колядскихъ псняхъ разсказывается о Христ, пашущемъ въ пол. А вотъ нмецкій заговоръ отъ болзни Adel (у насъ ее называютъ „волосомъ“).

Unser Heiland ackert.Was ackert er?Er ackert immer hin und her,In die Ling und Lang, in die Kreuz und Quer,Er ackert zuletzt drei W"urmer her,Der eine ist schwarz,Der andre ist weiss,Der dritte ist roth,Der Wurm ist todt 1 ).

По другой редакціи пашетъ Христосъ и Петръ. Заговоръ кончается характерной фразой — Hiermit sind dem NN alle seine W"urmer tot²). На что подобное заключеніе указываетъ, мы уже видли при изслдованіи мотива мертвой руки. Хотя заговоръ и представляетъ изъ себя рифмованный стихъ, однако, это отнюдь не псня. Онъ никогда не плся и сложился подъ вліяніемъ симпатическаго пріема лченія „волоса“. Пріемъ такой: разрываютъ землю, отыскиваютъ дождевого червя, привязываютъ его къ больному мсту и оставляютъ такъ умирать. Вмст со смертью дождевого червя умретъ и внутренній червь-волосъ. Или же толкутъ нсколько червей и привязываютъ къ больному мсту³). На лченіе червемъ, по моему мннію, и указываетъ отмченное выше окончаніе заговора. Разсказъ о Спасител, разыскивающемъ червей, явился для того, чтобы оправдать такой пріемъ лченія. Разсказъ вовсе не взятъ изъ какого-нибудь апокрифа; онъ создался, такъ сказать, на мст. Что первоначально говорилось не о паханіи Христа, а только о паханіи знахаря, свидтельствуетъ слдующая редакція:

320

Ich fur auf einen Acker,[Auf dem Acker] da fand ich drei W"ormer,Der einer war weiss,Der ander war schwarz,Der dritte war roth… 1 ).

Въ украинскихъ заговорахъ наблюдается подобный же процессъ зарожденія на почв обряда мотива работающихъ въ пол святыхъ. Тамъ въ качеств приворота (средство заставить любить кого-нибудь) употребляется „плакунъ-трава“ — золототысячникъ. Всякій, кто ею умывается, вызываетъ въ другихъ такое сильное къ себ расположеніе „що при одномъ взгляд аж плакать хочецця“²). Такова ея могучая сила. Но, какъ во всхъ подобныхъ случаяхъ, возникаетъ вопросъ: откуда же эта сила? Шаблонно и ршеніе. Привлекается святая личность. Названіе травы дало и первый толчекъ къ подобранію сюжета извстнаго направленія. Трава родилась изъ слезъ Божьей Матери. Потому она и всмъ травамъ мати, поясняетъ голубиная книга. Что преданіе родилось отъ названія травы, а не наоборотъ, подтверждаетъ то обстоятельство, что сами знахарки, объясняютъ происхожденіе названія ея изъ свойствъ самой травы, а не изъ легендарнаго разсказа о ея происхожденіи: „таке мення од того, що як хто подивицця, то аж плакать хочецця“³). И самое мсто нахожденія травы (трясины) иметъ скоре отношеніе къ темнымъ силамъ, чмъ къ Богородиц⁴). Именно трясины народъ считаетъ убжищемъ нечисти. О томъ же свидтельствуетъ и общій характеръ всхъ приворотовъ. Въ громадномъ большинств, случаевъ въ нихъ обращаются къ темнымъ силамъ, а не къ свтлымъ. Такимъ образомъ, можно предполагать, что Богородица оказывается привлеченной только впослдствіи для объясненія чудесной силы травы. Рождается приблизительно такой заговоръ:

321

Божа Мати ходила,Се зілля родила,I я се зілля рвала,Божа матір поміч довала 1 ).

Заговоръ читается при собираніи травы. Отъ этого заговора уже совсмъ недалеко и до того, чтобы заставить Б. Матерь работать на пол. Въ одномъ заговор, читающемся при собираніи травъ, находимъ слдующее:

Святий Аврам все поле горав,А Cyc Христос сіяв;Матір Божа копалаI порожденним, благословенним сасамНа поміч давала…“ 2 ).

Такимъ образомъ, мы видимъ, какъ мотивъ работающихъ въ пол святыхъ можетъ развиваться совершенно самостоятельно благодаря заговорному пріему творчества. Для этого не требуется существованія боле ранняго соотвтствующаго разсказа, какъ для созданія мотива отстрливанія болзней не требовалось предварительнаго существованія подобнаго апокрифа.

Обратимся теперь къ обрядовымъ пснямъ, также говорящимъ о работающихъ въ пол святыхъ.

Ей въ пол, пол, въ чистейкомъ пол —Тамъ-же ми й оре золотый плужокъ,А за тимъ плужкомъ ходитъ самъ Господь;Ему погонятъ та святый Петро;Матенка Божя наснечько (смена) носитъ,Наснья носитъ, пана Бога проситъ:„Зароди, Божейку, яру пшеничейку,Яру пшеничейку и ярейке житце!Буде тамъ стебевце саме тростове,Будутъ колосойки, якъ былинойки,

322

Будутъ копойки, якъ звздойки,Будутъ стогойки, якъ горойки,Зберутся возойки, якъ чорны хмаройки… 1 ).

Псня эта связана съ обрядомъ, нкогда имвшимъ магическую силу и сопровождавшимся заклинаньями. Цль его была спобствовать хорошему урожаю. Если мы вглядимся въ самую псню, то увидимъ, что и она представляетъ по своему содержанію и конструкціи чистйшій видъ заговора. Дйствительно, ее можно разбирать совершенно такъ же, какъ разбирались выше заговоры. Здсь ядро заговора состоитъ въ пожеланіи, выраженномъ въ форм сравненія (типично для заговоровъ). Вложенъ заговоръ въ уста Б. М. (оправданіе силы слова). Для оправданія силы слова создана эпическая часть, описывающая самый магическій обрядъ и въ то же время сообщающая ему священный авторитетъ. Еще наглядне это видно въ другой, боле краткой редакціи и, вроятно, боле ранней.

Въ поли-поли плужокъ ходить,За тимъ плужкомъ Господь;Матерь Божа јасти носить:„Оры, сынку, довгу ниву,Будешь сіять жито-пшеницу,А колосочки — якъ пирожочки“ 2 ).

Сродство эпическихъ частей безспорно. Сомнніе можетъ только возникнуть относительно той части, какую я отожествилъ съ собственно заговоромъ, — лирической. Правда, сходство между ними очень небольшое. Одна только послдняя строчка можетъ быть сопоставлена съ рядомъ параллелизмовъ первой псни. Однако, мн кажется, что сравненіе въ род — „колосочки — якъ пирожочки“ — и могло дать толчекъ всему ряду параллелизмовъ, какіе мы находимъ во второй псн. Конечно, при этомъ необходимо допустить существованіе цлаго ряда промежуточныхъ редакцій,

323

въ чемъ нтъ никакого сомннія при широкой распространенности псни и обряда, распространенности почти общеевропейской¹). Сначала въ нихъ еще сохранялось первоначальное сравненіе. Потомъ оно затерялось въ ряд новыхъ, созданныхъ по его образцу, и, наконецъ, выпало. Считать сравненіе — „колосочки — якъ пирожочки“ — первоначальнымъ побуждаетъ меня рядъ аналогій изъ разобранныхъ выше заговоровъ. Мы уже видли, что въ заговорныхъ параллелизмахъ, какъ бы они разнообразны и отвлеченны ни были, всегда надо искать основного, въ которомъ параллель проводится между желаннымъ и какимъ-нибудь реальнымъ явленіемъ, имющимъ непосредственное отношеніе къ соотвтствующему симпатическому обряду. Иногда этотъ основной параллелизмъ, благодаря наплыву новыхъ, случайно набранныхъ, потомъ утрачивался (ср. хотя заговоры отъ воровъ). Прикладывая тотъ же методъ изслдованія къ псн, мы видимъ, что въ боле пространномъ варіант нельзя указать такого ядра. Параллелизмъ же „колосочки — якъ пирожочки“ вполн можетъ быть признанъ таковымъ. Откуда могло взяться такое сравненіе? Вспомнимъ, что обрядъ калядованія сопровождается обильными подачами калядовщикамъ състныхъ припасовъ. Даютъ и пироги. Первоначально, мн думается, когда смыслъ всего плужнаго обряда былъ еще для всхъ ясенъ, только пироги и подавались. Полученіе пироговъ — смыслъ и завершеніе обряда. Калядовщики изображали въ плужномъ дйствіи начало запашки. Полученіе пироговъ результатъ запашки. Такимъ образомъ, полученіе пироговъ изображало въ обряд будущій хорошій сборъ хлба. Поэтому-то калядовщики такъ ршительно и заявляютъ:

Кто не дастъ пирога,У того быка за рога.

Мы теперь смотримъ на такія присказки калядовщиковъ, какъ на шутки веселящейся молодежи. Но подобныя угрозы нкогда имли вполн серіозный характеръ, такъ же, какъ

324

серіозенъ и значителенъ былъ и весь обрядъ. Вдь для калядовщиковъ полученіе или неполученіе пирога тогда означало не большую или меньшую сытость предстоящей пирушки, а означало результатъ всхъ его полевыхъ работъ, всю его судьбу въ предстоящемъ году. Поэтому всякій, подающій пирогъ, способствовалъ богатству предстоящаго урожая; всякій отказывающій — недороду. Если посл всего сказаннаго и можетъ быть еще сомнніе относительно происхожденія самой формулы пожеланія въ разбираемой псн, то относительно эпической части ея этого уже быть не можетъ. Эпическая часть развилась изъ обряда, и сейчасъ кое-гд еще исполняющагося. Это плужный обрядъ. Теперь онъ исполняется чаще дтьми. Но раньше онъ имлъ важное значеніе — обезпеченіе удачи предстоящей запашки и урожая. Во время обряда „пашутъ землю, какъ бы приготовляя ее для посва, причемъ пснями и тлодвиженіями представляютъ процессъ паханія“¹). Участвовалъ въ обряд и плугъ, о которомъ поется въ разбирающихся колядкахъ²). Изъ этого-то обряда и развилась псня. Въ ней, какъ и въ нмецкомъ заговор съ мотивомъ пашущаго Христа, первоначально паханіе не приписывалось Христу или святымъ, a пвшіе говорили лишь только о своемъ паханіи. На это указываетъ румынская псня. Тамъ во время плужнаго дйства въ псн поется: … „Шли мы въ одинъ святой четвергъ съ плугомъ о 12 быкахъ, по яровому полю, хорошо вспаханному, отлично засянному“³). Потомъ уже дйствіе было перенесено на святыхъ. Причину такой замны мы уже знаемъ по заговорамъ.

Такъ в заговорахъ и въ колядкахъ вполн самостоятельно развились очень сходные мотивы: и тутъ и тамъ Христосъ пашетъ въ пол. Однако, смшивать ихъ, какъ это длаетъ Мансикка⁴), ни въ коемъ случа нельзя. Мы видли, что каждый изъ нихъ развился изъ вполн самостоятельнаго обряда. Разницей обрядовъ объясняется и разница въ самыхъ мотивахъ. Вь одномъ случа паханіе

325

производится съ цлью отысканія червей, а въ другомъ — съ цлью засва поля. И если для Мансикка заговоры съ мотивомъ пашущаго Христа имютъ „чисто символическое“ значеніе и изображаютъ побду надъ діаволомъ (змя, червь), и самый мотивъ произошелъ „безъ всякаго сомннія“ изъ апокрифическаго разсказа⁵), то для меня во всемъ этомъ очень и очень большое сомнніе. Въ самомъ дл, мы видли, что мотивъ пашущаго Христа могъ развиться изъ обряда совершенно такъ же, какъ развился цлый рядъ другихъ заговорныхъ мотивовъ. Сближенія, какія находитъ Мансикка между заговорнымъ мотивомъ и апокрифическимъ разсказомъ, ровно ничего не доказываютъ. Центръ апокрифа по списку, на какой ссылается Мансикка, заключается въ разсказ о томъ, какъ Христосъ увидлъ въ пол пахаря, взялъ у него плугъ, провелъ три борозды и, благословивши плугъ, опять отдалъ его владльцу. За этимъ слдуетъ похвала, въ которой перечисляется рядъ предметовъ съ эпитетомъ „блаженный“, къ какимъ прикоснулся Христосъ. Въ апокриф Христосъ проводитъ три борозды. Мансикка подчеркиваетъ, что и въ нмецкомъ заговор Христосъ проводитъ три борозды. Какой же выводъ? Какой угодно, только не о заимствованіи заговоромъ изъ апокрифа. Извстно, что въ заговорахъ число 3 обладаетъ таинственнымъ значеніемъ, магическимъ. Самые заговоры постоянно читаются „тройчи“. Поэтому и число 3 очень часто встрчается въ заговорахъ. Нтъ ничего удивительнаго, что и Христосъ проводитъ три борозды. Эту подробность, кром того, могло вызвать еще упоминаніе въ томъ же заговор 3 найденныхъ червей, а послднее объясняется вліяніемъ другого заговорнаго мотива — „Христосъ съ розами“, о которомъ рчь была выше. Упоминаніе трехъ червей вызвало и упоминаніе трехъ бороздъ: провелъ три борозды — нашелъ трехъ червей. Но можно еще поставить вопросъ: откуда взялись три борозды въ самомъ апокриф-то? Дале, въ одномъ изъ заговоровъ съ мотивомъ нахожденія червя Мансикка отмчаетъ сквозной эпитетъ „золотой“. И вотъ для него кажется даже