Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

На чемъ основывается вра въ силу такихъ танцевъ? Ревиль высказываетъ два мннія, противоположныхъ другъ другу. Одно я уже приводилъ. Оно ставитъ мимическія церемоніи на одну линію съ обыкновенными изобразительными чарами. Но авторъ высказываетъ его только мимоходомъ и, не обращая на него должнаго вниманія, даетъ другое толкованіе, боле подходящее къ задач

291

описанія религій дикихъ. Онъ ставитъ мимическіе танцы въ связь съ понятіемъ дикихъ о божеств. Дикіе часто представляютъ себ боговъ въ вид животныхъ. И вотъ, будто бы, для того, чтобы угодить богамъ, они подражаютъ животнымъ въ движеніяхъ, крикахъ, манерахъ¹). Мн кажется, что истина на сторон перваго мннія изслдователя. Въ мимическихъ танцахъ центръ тяжести лежитъ не въ томъ, чтобы уподобиться животному (или еще кому-либо), а въ изображеніи того, исполненіе чего желательно со стороны изображаемыхъ существъ. Суть дла не въ томъ, что краснокожій реветъ бизономъ, а въ томъ, что этого ревущаго бизона охотникъ гонитъ къ селу. Сила военныхъ танцевъ не въ томъ, что при нихъ изображаютъ убіеніе и скальпированіе, а въ томъ, что именно надъ врагомъ все это продлывается. Это чистйшіе магическіе пріемы, употребляющіеся знахарями и колдунами. Разница лишь въ числ исполнителей. Если при этомъ и поютъ „что-то въ род молитвы“, то вдь и знахарь сопровождаетъ свой обрядъ, на его взглядъ, „молитвой“, — „чмъ-то въ род молитвы“ — на нашъ. Псни дикихъ, наврно, приросли къ мимическому танцу такъ же, какъ заговоръ къ бряду. Анализъ, подобный произведенному надъ заговорами, наврное, обнаружилъ бы аналогичный процессъ и въ псняхъ-заклинаніяхъ дикихъ. Если эти псни дйствительно похожи на гимны, за каковые ихъ принимаютъ европейскіе наблюдатели, то мы, очевидно, присутствуемъ здсь при интереснйшемъ процесс перехода заклинанія въ молитву и обрядовыхъ-чаръ въ культъ, вообще всего чарованія въ религіозное представленіе, своего рода мистерію, подходимъ къ тмъ, изъ которыхъ развился греческій театръ. Къ сожалнію, я сейчасъ не располагаю въ достаточномъ количеств матеріаломъ, необходимымъ для такого изслдованія. Да и вообще собрано очень мало такого матеріала по независящимъ отъ изслдователей причинамъ. Ревиль говоритъ, что въ большинств случаевъ слова, какими пользуются при подобныхъ церемоніяхъ, непонятны и принадлежатъ къ древнему, забытому языку²). Гроссе

292

также замчаетъ, что большая часть заклинательныхъ псенъ, поющихся при лченіи болзней, для насъ, a вроятно и для непосвященныхъ туземцевъ, совершенно непонятна¹). Однако есть нкоторыя основанія думать, что псни представляли, первоначально по крайней мр, именно поясненіе совершающейся церемоніи. Извстенъ, напр., эротическій танецъ, описанный въ Поэтик Веселовскаго и въ цитированной книг Аничкова. — Псня, сопровождающая его, состоитъ только изъ двухъ строкъ, поясняющихъ смыслъ тыканія палками въ обсаженную кустами яму, вокругъ которой совершается танецъ. Совершенно такъ же знахарь поясняетъ, что онъ не тло грызетъ, а грыжу загрызаетъ, не бумагу прокалываетъ, а глазъ врага.

Вотъ еще мимическая пляска съ псней у ново-гвинейскихъ дикарей. „Когда приблизительно въ ноябр мсяц, подходитъ періодъ дождей, и выжженная палящимъ солнцемъ растительность снова оживаетъ, когда море тихо и прозрачно, когда слышатся первые раскаты грома, предвстника животворящей влаги, дикарь надваетъ юбку изъ листьевъ, свой праздничный и плясовой костюмъ, покрывается ужасной огромной шапкой, изображающей голову рыбы, придлываетъ себ рыбій хвостъ и, раньше, чмъ приступить къ настоящей рыбной ловл, мимически изображаетъ ее въ пляск. Слова его псни не замысловаты. Онъ поетъ:

„Я вижу свое изображеніе въ прозрачномъ горномъ ручь.

„Наржьте мн листья для моей плясовой юбки.

„Прощай мертвая листва кокосовой пальмы. Да вотъ и молнія.

„Рыба приближается, время намъ строить на встрчу ей запруды“²).

Въ виду бдности матеріала на этотъ счетъ, имющагося у меня подъ руками, я позволю себ воспользоваться здсь свидтельствомъ одной газетной статьи. Я уже упоминалъ

293

о магическомъ танц-заклинаніи дождя у дикихъ (стр. 286). Танецъ совершается вокругъ сосуда съ водой. Не знаю, бываетъ ли при этомъ пніе. Врядь ли танцуютъ молча. И уже музыка, конечно, есть, такъ какъ, по словамъ Гроссе, изучавшаго танцы дикихъ, первобытные племена не знаютъ танцевъ безъ музыки¹). Но вотъ танецъ-чары на дождь у тараумаровъ. Танцовать на ихъ язык — полявоа — буквально значитъ „работать“. Танцуя, они производятъ работу, напр., добываютъ дождь. Чтобы вызвать его, они танцуютъ иногда по дв ночи подрядъ. Мрныя диженія, цлыми часами, зачаровываютъ своею монотонностью. При этомъ бшенное позваниваніе колокольчиками сверху внизъ. Танецъ сопровождается пніемъ. Но, къ сожалнію, приведенныя въ стать псни передланы въ русскіе стихи. Смыслъ ихъ, конечно, переданъ, но для насъ, наврно, не безполезно было бы знать и подлинную форму псни.

Одна псня такова:

Изъ края въ край — рутубури.Скрестивши руки. Много. Вс.Изъ края въ край — рутубури.Скрестивши руки. Много. Вс 2 ).

Какъ упоминавшаяся выше эротическая псня, такъ и эта состоитъ только изъ двухъ строкъ. Тамъ смыслъ ихъ сводился къ поясненію обряда, совершаемаго танцорами. Здсь даже и этого нтъ. Здсь не поясняется, а лишь только описывается то, что длается. Слова, очевидно, играютъ роль незначительную. Они только даютъ опору мелодіи, ритму, которымъ идетъ танецъ-работа. Вспомнимъ, каково значеніе словъ вообще въ рабочихъ псняхъ (B"ucher). Припомнимъ указаніе на мрную монотонность движеній и позваниваніе колокольчиками сверху внизъ. Мн кажется, что это попытка изобразить въ танц падающій дождь. Предъ нами опять родъ мимическаго танца-заклинанія. Очевидно, что и здсь такъ же, какъ и въ заговорахъ, на первыхъ ступеняхъ роль слова очень незначительна, и не въ немъ усматривается сила, а въ самомъ

294

обряд. Эротическая псня по своему характеру вполн соотвтствуетъ первичнымъ пояснительнымъ заговорнымъ формуламъ. Въ псн же тараумаровъ и вовсе не приходится говорить о магической сил слова; въ этомъ отношеніи оно здсь опускается еще ступенью ниже. Живучесть самаго обряда (мимическаго танца), объясняющаяся массовымъ его исполненіемъ, не даетъ возможности слову развить за его счетъ свой магическій авторитетъ. Въ связи съ этимъ стоитъ и слабость эпическаго элемента, который, какъ мы видли, въ заговорахъ развивался именно за счетъ отмирающаго обряда. Вмсто эпическаго мы видимъ, хотя бы въ той же ново-гвинейской псн, лирическое развитіе. Однако и въ ней центръ-то тяжести надо видть не въ лирическихъ мстахъ, а въ словахъ „рыба приближается“, которые, безспорно, первоначально не относились къ приближенію дйствительной рыбы, а только къ людямъ, наряженнымъ рыбами, изображавшимъ ея прибытіе, какъ краснокожіе изображали прибытіе тюленей. До сихъ поръ, какъ мы видимъ, въ псняхъ нтъ ни малйшаго намека на молитву. И если справедливо свидтельство Ревиля, что краснокожіе во время исполненія бизоньяго танца поютъ „что-то въ род молитвы“, то такой характеръ псни надо признать еще боле позднйшимъ развитіемъ ея, чмъ та ступень, на которой стоитъ ново-гвинейская псня. Подобіе молитвы могло получиться изъ взаимодйствія отмченнаго въ псн лирическаго элемента и развивающагося въ сознаніи племени представленія о божеств. Но въ приведенныхъ выше псняхъ этого не видно. Сравнивать подобныя псни можно пока лишь съ заговорами, а не съ молитвой. Действительно, разница между массовыми чарами дикихъ и чарами хотя бы русскихъ знахарей только въ томъ, что въ первыхъ слово входитъ въ боле сложный комплексъ дйствующихъ магическихъ факторовъ. Слово соединено въ нихъ не только съ дйствіемъ, а и съ ритмомъ, проявляющимся въ пніи, музык и танц, и исполненіе принадлежитъ не одному лицу, а масс. Между массовыми чарами и чарами единоличными кровное родство. Это будетъ ясно, если мы вспомнимъ все, что уже приходилось говорить о чарахъ на дождь. Въ Украйн это простые заговоры-присказки. Въ

295

Польш ихъ уже поютъ хороводы. Въ Германіи хороводы не только поютъ, но и пляшутъ вокругъ колодцевъ. Фрэзеръ говоритъ о танц вокругъ сосуда съ водой. Нтъ ничего удивительнаго, если окажется, что и наши предки танцовали вокругъ горшка съ водой, поставленнаго, какъ это описывается въ псн-заклинаніи, на дубокъ, и какъ танцуютъ вокругъ колодцевъ.

До сихъ поръ мы видли массовыя чары дикихъ, имющія отношеніе къ ихъ общественной жизни. Поэтому естественно, что въ нихъ было такъ много участниковъ. Вдь исполнялась общественная „работа“. Но у нихъ массовыя чары простираются и на явленія, касающіяся единичныхъ личностей. Личныя переживанія членовъ примитивной общины такъ однообразны что явленія, которыя у цивилизованныхъ народовъ затрагиваютъ интересы только отдльныхъ личностей, тамъ переживаются массой. Одинъ случай намъ уже попадался. Что у культурнаго человка интимне эротическихъ переживаній? У дикихъ же мы видимъ и тутъ общинный танецъ. Тмъ боле возможна общественная помощь при постигающихъ человка болзняхъ. У племени Pongos, пишетъ Ревиль, предаются цлой масс абсурдныхъ церемоній вокругъ больного, продлывающихся по цлымъ днямъ; танцуютъ, бьютъ въ тамбурины, разрисовываютъ тло больного красными и блыми полосами. А колдунъ держитъ стражу вокругъ хижины съ обнаженной шашкой въ рук¹). Къ сожалнію, опять не извстно, какого характера эти „абсурдныя“ церемоніи и танцы. Здсь уже однако мы наблюдаемъ и нчто новое по сравненію съ предыдущими церемоніями. Тамъ роль всхъ участниковъ была равна по значительности. Здсь же въ общей церемоніи является уже лицо, роль котораго обособляется отъ ролей другихъ участниковъ. Вокругъ больного танцуютъ и бьютъ въ тамбурины, а колдунъ въ это время ходитъ дозоромъ. Онъ охраняетъ хижину. Его дло отдльно отъ общаго. Такимъ образомъ, на сцен какъ бы два колдуна: одинъ — масса, дйствующая за одно, другой — единичная личность, собственно колдунъ. Хотя

296

роли ихъ уже раздляются, но присутствіе, какъ того, такъ и другого необходимо. Въ данномъ случа главная роль все еще остается на сторон массоваго дйствія. Но съ теченіемъ времени колдунъ будетъ захватывать въ церемоніяхъ все большее и большее мсто, a участіе массы будетъ параллельно этому ослабвать. У кафровъ, если кто-нибудь заболетъ, болзнь приписываютъ вліянію злого колдуна. Для открытія виновника прибгаютъ къ помощи доброй колдуньи. Та ложится въ хижин спать, чтобы увидть злого колдуна во сн. Въ это время вокругъ ея хижины все племя танцуетъ, ударяя въ ладоши¹). Здсь уже роль колдуньи значительно важне, чмъ роль колдуна въ первомъ случа. Открытіе виновнаго зависитъ именно отъ нея. Она въ центр дйствія. Но и масса все еще играетъ значительную роль. Масса своей пляской способствуетъ тому, чтобы колдунья увидла во сн кого слдуетъ. Къ сожалнію, и тутъ приходится замтить, что, какъ и въ другихъ случаяхъ, не извстно ни содержаніе псни, ни характеръ танца. А безъ этого нельзя опредлить то отношеніе, какое существуетъ здсь между словомъ и дйствіемъ. Также не ясно и отношеніе массовыхъ чаръ ко сну колдуньи. Но роль массы все ослабваетъ. Мы видли, что центръ чаръ уже захватило одно лицо. Однако масса еще танцуетъ и поетъ. Но вотъ у нкоторыхъ кафрскихъ же племенъ замчается еще одинъ шагъ въ направленіи роста роли колдуна за счетъ активности массы. Для открытія такати (злого колдуна) вс обитатели крааля собираются въ новолуніе вокругъ большого огня; на середину выходитъ тсанусе (добрый колдунъ). Въ то же мгновеніе мущины ударяютъ палками о землю, а женщины тихо запваютъ псню. Темпъ, сначала медленный, все ускоряется. Въ это время тсанусе поетъ заклинанія и танцуетъ²). Какъ видимъ, положеніе уже сильно измнилось. Танецъ отъ массы перешелъ на сторону колдуна. Колдунъ же поетъ заклинанія. Поютъ еще и женщины. Но мущины присутствуютъ молча. Здсь между прочимъ, кажется, можно установить, почему мужчины

297

лишены участія въ общихъ чарахъ. Среди нихъ находится такати, котораго долженъ узнать тсанусе, и они въ страх ожидаютъ, на кого падетъ указаніе. Наконецъ, у кафровъ же колдунъ выступаетъ вполн самостоятельно при открытіи такати. Свидтельство объ этомъ есть у Ревиля, но оно не ясно и даетъ поводъ къ недоразумніямъ. „Доведя себя до возбужденнаго состоянія, или пророческаго восторга, о которомъ мы только что говорили, кафрскій колдунъ, какъ бсноватый, носится вокругъ или среди толпы, охваченной ужасомъ, до тхъ поръ, пока не зачуетъ злого колдуна“¹). Недоразумніе возникаетъ по поводу того, какимъ способомъ достигалось экстатическое состояніе колдуна. Выше Ревиль говоритъ, что это состояніе поддерживалось танцами, сопровождавшимися пніемъ и ударами по натянутымъ бычачьимъ кожамъ²). Танецъ и пніе можетъ исполнять и исполняетъ одинъ колдунъ. Кто же ударяетъ по натянутымъ кожамъ? Очевидно, присутствующіе. Въ только же что описанномъ случа открытія такати толпа едва ли принимала участіе въ церемоніи, производя удары по кожамъ, и дйствовалъ, вроятно, одинъ колдунъ. Можетъ быть, онъ билъ при этомъ въ какой-нибудь родъ тамбурина? Такимъ образомъ, синкретическія чары отъ толпы перешли къ одному лицу, колдуну. Я этимъ не хочу сказать, что такимъ образомъ явился и колдунъ. Колдуны, конечно, существовали гораздо ране. Я только старался прослдить, какъ колдунъ постепенно отвоевывалъ у массы ея роль, и какъ магическая псня, родившись въ массовомъ синкретическомъ чарованіи, переходила также въ уста отдльнаго лица. Процессъ этотъ идетъ совершенно аналогично тому, какой установилъ А. Н. Веселовскій вообще для псни, въ ея переход отъ массоваго синкретическаго исполненія къ исполненію также синкретическому, но уже единоличному. Псня-заклинаніе также еще находится въ стадіи синкретизма въ устахъ дикаго колдуна. Она все еще соединена съ музыкой и съ танцемъ. Но теперь уже на сторон слова громадный перевсъ. Хотя танецъ и музыка еще налицо, но

298

они утеряли тотъ свой характеръ, которымъ обладали въ первоначальномъ массовомъ чарованіи. Тамъ танецъ былъ изобразительнымъ дйствіемъ, здсь — средство возбужденія экстаза. Музыка, при томъ зачаточномъ состояніи, въ какомъ она находится у дикихъ, не могла, конечно, быть такъ изобразительна, какъ пантомима, но и она, какъ будто пыталась по мр возможности быть таковою. Вспомнимъ позваниваніе сверху внизъ при заклинаніи дождя. Главная ея роль была ъ отбиваніи такта для танца. Съ этой стороны роль ея осталась неизмнной и при единоличномъ синкретическомъ чарованіи. Ея задача, какъ тамъ, такъ и здсь возбуждать ритмическимъ звукомъ танцоровъ. Однако, какъ мы уже видли (стр. 286), и музыка обладала способноюсть чаровать даже и независимо отъ другихъ элементовъ.

Мы видли, что чарованія изъ массовыхъ обратились въ единоличныя чарованія колдуна. Но иногда колдуны также соединяются по нскольку человкъ, чтобы вмст лчить больного. Въ Индіи колдуньи танцовали нагишомъ въ полночь, съ вникомъ, привязаннымъ къ поясу. Он собирались около жилища больного или за деревнями¹). Хотя танецъ въ большинств случаевъ у отдльныхъ колдуновъ является уже средствомъ приведенія себя въ экстазъ, однако онъ и здсь еще иногда сохраняетъ тотъ характеръ, какой имлъ въ массовомъ чарованіи, т. е. является пантомимой. Такъ, напр., у эскимосскихъ колдуновъ С. Америки существуютъ мимическіе танцы съ масками, точно такіе же, какіе мы видли у краснокожихъ²). Пляска, пніе заклинаній и игра на какомъ-нибудь ударномъ инструмент почти всегда неразрывно встрчаются у колдуновъ дикихъ народовъ. Патагонскіе колдуны тоже поютъ заклинанія, подыгрывая на своихъ инструментахъ, похожихъ на трещетки³). Поетъ, пляшетъ и играетъ колдунъ и африканскихъ племенъ. То же самое и въ Индіи. Ревиль отмчаетъ удивительное однообразіе въ колдовств всхъ нецивилизованныхъ народовъ. — Чтобы покончить съ синкретическими единоличными чарами, остановлюсь еще на шаманахъ.