Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

– Мы читали вместе. Помнишь?

– Я читал со своим отцом.

– Это важное различие?

– Да, если я говорю.

– Упрямое дитя. Тогда что? Я твой Мефистофель?

– Скорее наоборот.

– О, прошу. Риторическая инверсия столь очевидна, что едва ли поднимается над уровнем банальности. Одинокий Изгой, которого ты так усердно в себе пестуешь, впечатлит туристов. Но помни, кто я.

– Хватит. Просто хватит. Это не антропология.

– Уверен?
– Он покашливает, будто перед началом лекции.
– Знаешь, что такое антропология?

– То, о чем говорит антрополог. Да, помню. Но я слышал это не от тебя.

Он неудобно сидит на груде шкур. Здесь и сейчас он счастлив, как никогда прежде. Жаль лишь, что сон окончится.
– Если я не твой отец, то кто я?

Второй чуть склоняет голову, но скептический взгляд различим сквозь брови.
– Сколько тебе лет?

– Не знаю. Какой сейчас год?

– Никакой. Ты помнишь себя?

Он пожимает плечами: - Помню, справлял семьдесят пять. Подарок? Твен с автографом. Помню, ты читал мне.

– Погляди на свои руки.

Он не глядит.
– Хэри, я умею ходить - это ключ. Надеюсь только на то, что не забуду сон, проснувшись. Эти образы отражают комплекс юнгианских идей столь сложный, что...

– Ты не проснешься. Это не сон.

Он вежливо хихикает.
– Разумеется, ты так скажешь.

– Так и говорю.

– Ты сказал, будто я мертв. Это какая-то загробная жизнь?

– Я сказал, мертв мой отец.

– Ага, вижу. Я не он. Думаю, это некое утешение. Тут малость уныло для Небес, а согласно Сартру, ад - это...

– Слушай, могу звать тебя Дунканом.
– Он смотрит на свои руки, и мышцы вздуваются на челюстях.
– Полагаю, тебе лучше звать меня Кейном.

Потрясение, словно он коснулся меча, снова охватывает его, мотает и проходит над головой, будто волна.
– Теперь мне это не нравится.

– Отсюда еще хуже.

– Мне жаль.
– Глаза слезятся, голос стал ломким шепотом.
– Мне так жаль, Хэри. Тебе не нужно было становиться Кейном. Мне следовало бы...

– Нам с тобой, Дункан, не следовало бы. Нам следует. Мы должны.

– Если это не посмертный сон, то что?

– Сложное дело.

Он снова невольно кивает.
– Может, тебе нужно начать сначала.

– Нет начала. В том часть проблемы.
– Кейн смотрит в глаза Дункану, через пламя.
– Нет начала, потому что время так не работает. Уже нет.

– Должно быть.

– Ага. Еще часть проблемы.

– Так...

– Я не могу объяснить. Язык подводит. Самый простой способ - считать, будто всё происходит прямо сейчас. Хотя и не так. Следствия могут встать раньше причин. Есть причины, которые вызовут следствия, только если не случатся.

– Хаос.

– Нечто вроде.

– Я о примордиальном Хаосе. Мифологическом. Пустота пред Словом. Гиннунгагап. Тиамат.

– Ага, окей, вроде того. Черви в дохлой корове, мать-ее-так. Вселенная сломалась.

– Сломалась.

– Ага. Будет не слишком большой ошибкой сказать: я тот парень, что ее сломал.

Он пытается скрыть насмешку.
– Ты так гордишься своим образом легендарного негодяя.

– Это не гордость.

– Ты всегда настаивал на львиной порции вселенской вины. Романтическая поза. Точнее, поза Романтизма. Обреченный антигерой Байрона. Две золотые медали на Олимпиаде Испорченных Ублюдков, главная роль в фильмах "Мне плевать кому тут больно" и "Неужели не видишь как я страдаю по тебе".

– А люди удивляются, откуда у меня такой злой язык.

– Изображаемая тобой персона - слегка измененный вариант давно известного литературного тропа. Бич Божий. Удивлен, что это не один из твоих эпитетов.

– Бич Божий. Ха, смешно. Я и забыл.

– И тем не менее он - основа твоего образа.

– Да, хотя нет.
– Он качает головой.
– Не рука Бога держит бич.

– Итак.
– Дункан садится прямее, скрестив ноги как портной, руки на коленях.
– Вселенная сломана. Полагаю, ущерб как-то связан с моим появлением здесь.

– Ага. Но не так, как тебе кажется.

– Итак. Допустим, она сломана: как нам ее чинить?

– Я именно об этом.
– Хохот резкий и нечеловеческий, будто скрежет кирпичей.
– Кто говорит, что можно починить?

Дункан не находит что ответить.

– Мы здесь не ради какой-то там починки. Мы здесь, чтобы я задал вопрос, а ты ответил.

Дункан выплевывает комок из горла.
– Хорошо.

– Простой вопрос. Простой ответ.

– Не ты ли любил говорить: когда кто-то скажет, что дело простое, берегись - он хочет тебе что-то впарить?

– Точно. Но обычно в любую мою фразу влезают "дерьмо" и "хрень". Вопрос прост. Ситуация - нет.
– Он шевелился и набирает воздуха, только чтобы шумно выдохнуть и промолчать.

И еще раз. И третий.

– Все хорошо, э, Кейн. Вижу, как тебе трудно. Не спеши.

– Не трудно. Но охренительно страшно. Слушай, ты знаешь кота Шредингера, верно?

– Квантовое наложение, да. Помню, ты вспомнил о нем в решающий момент "Ради любви Пеллес Рил" - причем некорректно. Квантовая механика Шредингера трактует кота как живого и мертвого одновременно; в твоем контексте лучше подошла бы метафора из теории хаоса: добавляя энергию в хаотически неустойчивую систему...

– Да, да, точно. Мое воспитание пострадало, потому что учитель был безумнее дерьма летучей мыши. Двадцать три часа в день. А иногда двадцать четыре. Чертовски повезло.

Дункан опускает голову.
– Если бы слова могли выразить, как...

– Забудем. Вряд ли ты был виноват. Вряд ли это вообще был ты.

– И все же я не понимаю...

– Смотри, мы тут... что мы делаем... это реально больше похоже на трахнутого кота Шредингера. Ты и я - и миллиардов пятнадцать прочего народа - мы живы и мертвы. Бряцаем на лирах в Раю и обнимаем жопами докрасна раскаленные бритвы в Аду. Одновременно. Прямо сейчас и прямо здесь, Ты и я, мы в том ящике. Мы сами типа ящик. Пока никто не откроет нас, следствия остаются потенциями.

– Но открытие его... нас... всё реализует.

– Да уж.

– О каких следствиях ты говоришь?

– Не знаю.
– Он хмурится.
– Мы не знаем. В том и суть.

– Потому что мы в ящике. Твой вопрос и мой ответ... они нас откроют?

– Почти наверняка.
– Он сердито поводит плечами.
– Просто гребаная метафора.

– Метафора.
– Дункан смотрит в огонь. Такой же хмурый, как Кейн.
– Ни один из законов этого места не воспрещает мне взять время и подумать? Верно?