Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

– Вроде бы. И что?

– У меня нет власти угрожать тебе или сулить поблажки. Я пришел донести указания Совета и Конгресса Праздных. Едва закончив, вернусь в офис и буду усердно исполнять повседневные обязанности.

– Говорю же, понял. Слушай, Гейл, ради всего святого. Я точно не буду убивать тебя за то, что ты выполняешь свою работу.

Он прерывисто вздыхает.
– Спасибо. Благодарю тебя, Хэри. Хотя уверен, ты сможешь найти повод. Или вовсе без повода.

– Это само собой.

– Точно.
– Улыбка слаба и как-то размыта. Но реальна.
– Профессионал? Сюда, прошу вас.

Феллер подходит к кровати включает планшет. На экране светится стандартного вида юридическая фигня.

– Я сказал, документы в памяти. Управляющий Совет послал нас сообщить вам, подтвердив, что не возникло недопонимания. Суть в том, что... гмм, Совет... их контрпредложение сводится к... гм, отказу.

– Я сам догадался.

– Вам не будет дана должность директора по операциям в Поднебесье. Вы формально лишаетесь звания и положения администратора и становитесь рабочим. Вы не получите амнистии или защиты от преследования за все преступления прошлые или будущие. Вы не вернетесь в Поднебесье... гм, в Дом. Никогда.

– Начало не вдохновляет.

– Совет представил свои заключения Конгрессу Праздных. И получил одобрение.

– Не ждал такого от фан-клуба.

– Вы закрыли Поднебесье, - говорит он сочувственно.
– Даже фанаты желают вам всего дурного.

– Что еще?

Он кивает: - Рабочий Майклсон, вы обязаны сотрудничать и оказывать содействие операциям Компании "Поднебесье", пока Управляющий Совет не решит, что ваша работа удовлетворительно исполнена. Если в любое время будет выявлено, что вы саботируете проект или строите умышленные помехи, или более не приносите существенной пользы, вы будете переданы социальной полиции для суда и последующей казни за убийство праздножителя Маркуса Энтони Вило.

– Суд? Правда?

– Это формальность.

– О, теперь мне легче.
– Я смотрю на Гейла.
– Эти идиоты помнят, что случается, когда меня пытаются прессовать?

– Совершенно уверен, - отвечает он.
– Уверен, они не ждут от тебя испуга; лишь желают, чтобы параметры ситуации были совершенно ясны. Уверен, они ожидают, что ты поймешь и сам пожелаешь присоединиться к ним. Добровольно.

– Весьма неправдоподобно.

– Это не мой план.

Отдаю ему должное.
– Я слышал предложения более привлекательные. Рабство и казнь плохо подходят в качестве, э... подсластителей.

– Как я понимаю, это и не должно было быть привлекательным. Напротив. Это должно сделать привлекательной альтернативу.

– О? Уже появилась альтернатива?

– Она была всегда, Хэри, - произносит Гейл торжественно.
– Но сейчас все более прямолинейно. Ты сказал бы, неожиданно откровенно. Потому что законы физики здесь чуть изменены в сравнении с остальной Землей. Сделай это, и всё, изложенное профессионалом Феллером, будет забыто. Мы станем друзьями.

– Весьма сомнительно.

– Кнопка в твоей руке, Хэри.
– Гейл кивает на кнопку капельницы.
– Тебе нужно лишь нажать на нее.

Не сразу мне удается поднять челюсть.
– Ты безумен. Мозги летучая мышь выжрала.

– Нет. И я не шучу.

– Ты знаешь, что такое эта дрянь?

– Не вполне. Как и ты. Подозреваю, вышестоящие знают лучше. Но я знаю, что она делает. И мне сказано: если ты не примешь ее - то есть нажмешь кнопку без полного согласия с условиями - субстанция тебя убьет. Зрелищным и мучительным образом. Точная фраза была: "Если он не скажет да". Понимаешь?

– О да. Вполне. Знаешь, когда я увидел ее в первый раз, это дерьмо прожигало Анхану до земли.

– История мне знакома.

– Они хотят сделать меня тем... чем был гребаный Коллберг.

– У вас вообще много общего.

– Вот к чему вы вели. Вы не хотели вербовать меня... вы хотели сделать меня частью этой голодной безмозглой трахнутой штуки...

– Твой отец назвал ее Слепым Богом. Но он не таков. Не слепой. Не безмозглый. Если мы сами не позволяем ему.

– Он? Это же ты. Вот ты о чем. Я чую этот мерзкий запах. Он в тебе. Ты в нем.

Вот вам трансплант цельности: в нем нет страха стыда и страха унижения, жалости к себе, обид и слабостей, составлявших прежнюю жизнь. Теперь единственный способ ему навредить - ранить. Физически. Остался лишь физический страх.

Крис говорит: каждый из нас - сумма шрамов. А отец сказал: нас определяют наши страхи.
– Иисус! Раздолбать меня! Гейл - ты что, пропустил, что случилось с Коллбергом? Как ты мог сделать то же с собой?

– Это было моим долгом.

– Святая срань.

– Не вполне понимаю, почему ты испуган. Ты не потеряешься в нем, Хэри. Я - все еще я. Но и часть чего-то большего.

– Скажи Коллбергу.

Даже это Гейл принимает с задумчивым кивком. Всего лишь.
– Администратор Коллберг был... нерепрезентативным примером. События, обусловившие его падение, сделали разум, э... необычайно хрупким.

– Он и раньше был не особо крепок.

– Сочли, что его опыт в операциях Студии и близкое знакомство с твоей карьерой станут противовесом. Но...
– Он всплескивает руками.
– Все ошибаются, не так ли?

Я верчу пульт в руке. Думаю, на лице такое выражение, словно я набрал полную горсть дерьма радиоактивного хорька.
– Чем больше размышляю, тем больше нравится вариант рабства-и-казни.

Гейл снова кивает, чуть слышно сочувственно вздохнув.
– Профессионал Феллер, если вас не затруднит...

– Это... последняя часть их предложения.
– Феллер серее пиджака. Глаза окружены темными кругами, словно запекшейся кровью. Он касается кнопки на планшете.
– Поглядите на это.

Экран меняется. Я не сразу понимаю, что на нем. Клубок трубок и проводов, входящих и выходящих из некоего манекена, пугала для Хеллоуина, пластикового упыря, морщинистого и белесого как труп; безволосая кожа на торчащих костях, из пустых глазниц змеятся сплетенные кабели, будто пластиковые слезы.
– И?

– Присмотритесь. Это нелегко, - говорил он слабо.
– Потому что... вы не хотите видеть. Понимаете?

Я смотрю снова. Через пару секунд замечаю шевеление: изображение не статично - то чуть изменился цвет бегущей по трубкам жидкости, то белый пластиковый разъем глазницы... дернулся... отзвук моргания плоти вокруг кабеля...

В горле копится кислота.
– Оно живое.

– Да.

– И что оно за хрень?

– Трудяга.

– Ага?
– Трудяги не годятся ни для чего сложного: киборгизация сжигает высшие функции мозга.
– И для какого труда он кому-то понадобился?