Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

– Ага. Может, сможешь объяснить мне? Словами попроще.

– Я умею пользоваться словами, если нужно. Кажется, тебе они нужны.

Ледяное око открылось перед ним, словно цветок, и в глубине он узрел ужасы, которые было трудно вообразить.
– Все живое понимает наказание: боль за неправильные поступки. Мы рождаемся, познавая ее. Для того и создана боль. Шлепок по ладони за кражу сахара. Ожог за касание каленого железа. Пощечина за то, что коснулся женщины неподобающим образом, и побои за то, что коснулся не той женщины. Но глубоко внутри, там, куда мы не можем заглянуть, наказание стало истоком любой боли. Когда нас порабощают, когда нас секут и пытают, насилуют и убивают - в темном месте внутри души мы знаем, что заслужили. Если бы мы не были плохими, с нами не произошло бы что-то плохое.

– Но это же... то есть, ты вырастаешь и понимаешь, что это лишь...

– Но ты так и не веришь до конца.

– Ну, думаю... То есть уверен, некоторые так и не могут...

– Ты не слушаешь.
– Лицо потемнело и стало диким, а за глазами плясало пламя ярости, способное сжечь его - и горы, наверное.
– Я сказала, ты не веришь до конца.

Он замолчал.

Долгое, долгое время он мог лишь моргать.

Медленно.

Она сказала: - Ты не понял что-то конкретное? Или специфичное?

– Нет, - тупо ответил он.
– Нет, я понял. Но просто... я натворил столько дерьма...

– Не имеет отношения ко мне. Ты однажды можешь предстать пред правосудием, если есть такая штука и если тебе не повезет с ним встретиться. А твой бог может отпустить тебе грехи.

– Тогда...
– Он качал головой, еще тупя.
– Догадываюсь, мне так и не понять.

– Слушай меня, - сказала она наставительно.
– Знаю, ты сам себя зовешь дурным человеком. Знаю, что ты вредил людям, которые не несли тебе угрозы. Ты оставил за собой след ужаса, ты изранил лик нашего мира. Знаю всё это, и многое еще, и мне не важно. Это не имеет ко мне отношения. Не с этим я работаю.

– Может, ты наконец расскажешь о своей работе? Без сплошных отрицаний?

– Моя работа - безумие твоего отца, - сурово сказала она.
– Моя работа - убийство твоей матери. Моя работа - боль и страх, и обязанность стать родителем родителю, когда ты еще ребенок.

– Как ты... откуда ты вообще знаешь...

Она положила ладонь ему на плечо. Касание было теплым, но и холодным, и оно размотало катушку вечности в его голове.
– Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделал - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретил меня несколько дней назад. Я знала тебя до рождения мира. Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должен быть - уже в тебе. Я знаю тебя всего, и нет в тебе ничего, чего я не любила бы.

Бездонные глубины вечности были для него слишком темны, чтобы осмелиться взглянуть; он отшатнулся, словно его бросали в пламя.
– Не надо... только не надо...
– но она держала его так близко, что он мог видеть лишь ее, лишь ее мог слышать и ощущать и вкушать и касаться и она не произнесла это, она ничего не сказала, но и не нужно было говорить

дитя

ты прощен

Это было слишком. И всегда будет слишком.
– Ты не смеешь... я не заслуживаю...

– Твои заслуги не имеют отношения ко мне.

– Думаю, повезло.
– Он отдернул руку и застонал от внезапной боли. Успел забыть, что запястье сломано. Другой рукой почесал над глазами.
– Знаешь, я...
– Пришлось покашлять, чтобы обрести голос.
– Я слишком стар, чтобы поддаться сентиментальному дерьму, этим цветочкам-и-сердечкам.

– Нам нужно еще раз поговорить о возрасте?

– Нет, - сказал он.
– Точно нет. Помню.

– Я говорю тебе то же, что сказала Орбеку. Что скажу умирающему убийце. Что говорю каждой израненной лошади, с трудом добредшей до ведьмина табуна.

– Она наклонилась и шепнула, щекоча губами ухо: - Не бойся, дитя. Будь самим собой.

Он оглянулся на Таннера, тот лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание редкое и хриплое.

"Кроме того, что ты один из них", сказал он.

Лошадиная ведьма улыбнулась.
– Все хорошо, знаешь.

– Что?

– Мир не требует от нас убивать друзей.

– Друзей. Моя жопа!
– Он сверкнул глазами.
– Был у меня приятель, звали его Стелтон. Он сказал бы иначе.

Она лишь шевельнула плечами.

Он поглядел на Таннера, не зная, жив ли еще ассасин и слышит ли их.
– В жопу мир. Мне не нужны извинения, чтобы его убить. Не нужны оправдания, чтобы оставить в живых.

– Такому пониманию я и помогала.

Он повернул голову к ней, хмурясь.
– Позволение...

– Просто слово, - ответила она.

Он мигнул. И еще раз, и когда открыл глаза - увидел именно то, о чем говорила ведьма.
– Таннер, - сказал он медленно.
– Передай аббату - нет, скажи Дамону. Лично, если получится. Скажи, что лошадиная ведьма - моя.

– Прости?

Итак, он в сознании. И слушает. Следовало бы догадаться.
– Скажи, что она моя. Скажи, я сообщу обо всем, что узнаю. И что мне не нужна ничья треклятая помощь.

– Гм...

– Скажи Совету Братьев: между нами может быть мир, если они оставят лошадиную ведьму в покое. Если не оставят, будет... что-то другое.

– Понимаю. Все знают, каково твое "другое".

– Скажи, что отныне лошадиная ведьма - семья. Моя семья. Они поймут, что это значит.

– Я и сам способен сообразить.

– Надеюсь, я тебя понял верно. Надеюсь, ты достаточно умен, чтобы больше не лезть в мои дела.

– Что? Как насчет волшебного третьего раза?

– Третий раз хуже первых двух, Таннер. Уж поверь.

– Не готов усомниться. Эй, если благодарность для тебя чего-то...

– Не надо.

– Ага, ладно.
– Таннер расслабился, позволив глазам сомкнуться.
– Семья, хе? Давно ли?

Он поглядел на нее. Она поглядела на него.

– Кажется, - ответил он, - почти с начала вечности.

Ливень необычайного 3: Достоверные источники

"Все мы делаем вид, будто дерьмо валится не случайно. Мы прослеживаем связи между событиями и наделяем эти связи смыслом. Вот почему мы так любим рассказывать о себе байки. Каждая история - это попытка показать, будто всё происходит не без причины".

Кейн, "Клинок Тишалла"

Вестибюль посольства Монастырей в Терновом Ущелье был просторным, с высокими сводами, и теплым, особенно в сравнении с весенней холодрыгой снаружи. По обычаям Монастырей, посольство построили из местных материалов; в Ущелье, чуть ниже Хрилова Седла, это означало камень. Разновидности гранита, темно-порфировые стены, в полдневном свете обретавшие розовый оттенок.

Тут был обычный набор юных послушников, подметавших, оттиравших и полировавших всё, что не способно вскочить и убежать; опытный взгляд выделил четверых как эзотериков под прикрытием, и еще двоих, которые могли быть таковыми. Что означало: они особенно опасны. Даже четверо тайных эзотериков у входа было излишеством для здешнего места - малого отделения в сонной столице небольшой миролюбивой нации - но, если Монастыри и наслаждались убийственными излишествами, он такого не замечал. Значит, они осторожничали, ждали неприятностей. Скорее всего связанных с насилием.