Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Его лицо становится не таким срано-высокомерным. Фей вынимает высокий узкий бокал пони из шелкового мешочка и наполняет бренди. Смотрит с ожиданием, как я пью. Хорошее. Реально хорошее; единственное, что в нем нехорошо - это не скотч. Он вполне ясно читает меня, понимая, что я доволен, и делает жест левой рукой. Ройял исчезает со стойки, оказываясь в правой. Вот для чего он не стрижет ногти...

– Спасибо. Сдачу оставь себе.

Перистая, почти белая бровь взлетает на очередной миллиметр.
– Сдачу, сир?

Я ухитряюсь не подавиться.

– Господин сказал, что срок выдержки не имеет...

– Да уж. В моих родных краях это значит, что мне дадут самое дерьмовое пойло.

– А. Извините за недопонимание.
– Золотая монета мерцает, вновь оказываясь на стойке.
– Позвольте выразить сожаления, купив вам бренди за счет заведения, сир.

– Эй, не трудись. Я лишь хотел оставить хорошие чаевые.
– Отличные чаевые. Труженик в Анхане заработает два ройяла в месяц, если найдет удачное место. Но лицо бармена снова застывает. Опять я его оскорбил!

Здесь нашу двухнедельную ставку явно не сочтут высокой.

Я кладу еще один ройял. Он смотрит более дружески. Кладу третий на второй.
– И "струй". Ферментированный. Шесть месяцев. Лучше двенадцать.

– Дымить или жевать, сир?

– Дымить. Честно говоря...
– Я добавляю монету.
– Слышал, ваша домашняя смесь стоит оценки. Ваш листодел заслужил репутацию.

– У господина хорошие источники.
– Он оттаивает.
– Имею честь служить в сей позиции леди Кайрендал, сир. Смею заверить, наша домашняя смесь истинно тонка, и запрещать не за что было.

Листодел. На второй взгляд, его черный шелковый галстук-удавка не может скрыть синюшную линию, намекая, что недавно кто-то воспринял название "удавка" весьма буквально. Ну и ладно. Так лучше.

Впрочем, я не желал бы портить сцену клубами дыма. От "струя" голова болит.

– Скажу тебе так.
– В столбике уже четыре монеты.
– Ублажи меня, и я приведу целую рать неподкупных свидетелей в вашу защиту.

– Всегда радуюсь, если мои труды заслуживают достойную хвалу, сир. Прошу без колебаний призывать меня, услужу господину всем, чем только смогу.

– Ага, угу, есть одна штука.
– Я клонюсь к нему.
– Искал, э... постельный талант уже довольно давно, но нигде не увидел искомого.

– О? Редкий господин находит недостаток постельных талантов в нашем персонале, сир.

– Угу, ага, как скажешь. Все очень милые. Даже та ваша сучка умеет воспламенить в койке, чего о других гриллихах на скажешь. Но я имел в виду, э... что-то совсем особое.

"Совсем особое" поднимает брови бармена еще на миллиметр.
– Здесь, в "Экзотической Любви", мы потакаем самым необычайным вкусам, сир. Рады приспособиться к запросам разборчивого клиента, исполнив любые... причуды. В деталях.

Я приглушаю голос, чтобы оправдать близость к нему.
– Ищу кого-то умудренного. Культурного. Наделенного особенными умениями. И вкусами.

– Насколько особенными?

– Ну, это не сложно. Кого-то, кто привык к жесткому. Всем видам. Кому жесткач нравится. И кто не побоится, гм, постоянных отношений.

Ах...
– Лицо его чуть твердеет. Заинтересовался.

Представьте себе.

– И опытного. Я сказал, опытного. Постоянно в игре; хочу того, кто знает ее сверху донизу и навыворот.

– Насколько опытного?

– Десятилетия. Лучше столетия.

– Ммм...
– Глаза цвета стали оценивают меня в деталях, внимательно, вдумчиво, считая шрамы, вычисляя объем мышц и толщину костей под серой саржей походной одежды, ища признаков выпуклости в области живота, отвислой кожи на щеках, мозолей на пальцах - и увиденное заставляет интерес просачиваться, пусть намеком, сквозь профессиональную маску.
– Мы можем удовлетворить ваш запрос, сир. Но существует дресс-код.

– Моя одежка? Да сожги ее.

– Ах, нет, извините, сир. Вопрос не столько в наряде, сколько в снаряжении.
– Пальцы мелькают в незаметном жесте, и каждое лезвие в ножнах по моему телу посылает слабый ток. Вовсе не противный. Лишь чтобы я понял: ему известно положение каждого острого предмета.
– Для развлечений, о которых мы говорим, разрешено лишь снаряжение нашего дома. Уверен, господин ваших утонченных вкусов поймет, почему.

– Подозреваю, могу положиться на ваш опыт в использовании снаряжения.

Уголки рта дергаются. Подавляет улыбку - или гримасу? Или сразу. Плевать.

Шлюхе платят не за то, чтобы ей нравилось.

– Итак...
– Я опираюсь о стойку локтями, еще на пядь ближе к нему.
– Если господин имеет в виду нечто особенное... и если господин готов разделить лучшую смесь вашего дома с избранной персоной... персоной изысканных вкусов, способной оценить качество...

Уголки рта снова дергаются в порочной улыбочке.
– Поистине это можно устроить... но вначале наш господин, наверняка, пожелает принять ванну...

– Готова ли избранная персона почесать господину спинку?

Порочная улыбочка расползается, чуть раздвигая губы.
– Со всем почтением.

Я подхватываю столбик золотых и бренчу в кулаке, словно хочу бросить кости.
– Есть кому закрыть бар?

– Оставьте заботы нам, сир. Это наша работа.

– Точно, точно. Увидимся вскоре.
– Я протягиваю полную золота руку.
– Благодарю.

Он рефлекторно подставляет ладонь и я бросаю золото, и пока он ловит, заботясь прежде всего о том, чтобы не поцарапать или свезти ногти, или иным способом опорочить совершенство образа, тяну за запястье к себе, через стойку. У него нет времени моргнуть один раз, прежде чем левая плющит ему нос между стартосферических скул.

Похоже, ему трудно открыть глаза, но вместо вопля тревоги он говорит "мугаахрк", пока я тянусь и хватаю одно из чудных крыльев, выворачивая с такой силой, что можно содрать скальп. Так и есть. Вполне достаточно, и вся нелепица слетает с головы, чисто выбритой, лишь несколько старых тонких пересекающихся шрамов, как будто от струн пианино.

Парик. Разумеется парик, тупой мозгляк. Иначе ему пришлось бы восстанавливать хренову штуку после каждого перепиха. И тут дает о себе знать тяжесть, я понимаю, что это не парик, а сокровище, ведь я держу не окрашенные под платину волосы - это честная платина. В виде волос.