Закон Моисея

Пролитой крови было мало. Для смерти нужно намного больше.

Когда я пришел домой накануне ночью, я отправился прямиком в ванную комнату, а оттуда сразу в свою комнату. Я лежал в кровати, стараясь сопротивляться мыслям о Джорджии. Она в течение месяца держалась в стороне, а теперь она хочет меня? Это разозлило меня. Но я до сих пор хотел увидеть ее. Я так сильно хотел ее увидеть. В конце концов, я сдался, натянул на себя джинсы и рубашку и выскользнул из дома, стараясь не разбудить Джи.

Что если она пролежала там всю ночь?

Я прижался головой к ее груди, и ждал, так сильно желая, чтобы ее сердце возобновило свой стук напротив моего уха. На ощупь она была холодной. И ее сердце оставалось тихим. Она была холодной. Не осознавая своих действий, я побежал за одеялом и накрыл ее, надежно подоткнув его.

— Джиджи!

Я закрыл глаза, нуждаясь в том, чтобы она сказала мне, что делать. Я мог видеть мертвых людей. Я видел их все время. Мне было необходимо увидеть Джиджи. Мне было необходимо, чтобы она рассказала, что случилось. Я нуждался в ней, чтобы она забрала меня с собой.

Я взял свои кисти. Собрал все краски. Я сидел рядом с ней и ждал, когда же она сможет вернуться ко мне. И когда она это сделает, я заполнил бы все стены ее изображениями. Я бы нарисовал каждый день в ее жизни до этого мгновения — этого ужасного последнего дня — и она рассказала бы мне, какого черта я должен был теперь делать. Я открылся, широко, словно зияющий каньон с острыми краями и крутыми обрывами. Я разделил воду, и когда сконцентрировался, стены из воды поднялись настолько высоко, что я не мог разглядеть, где они заканчивались. Любой желающий мог пройти. Неважно, кто. Кто угодно. Главное, чтобы они привели Джи обратно.

Но я не чувствовал Джиджи. Я не видел ее. Я видел свою мать. Я видел дедушку Джорджии, видел девушку по имени Молли и мужчину по имени Мэл Баттерс, который умер в своей конюшне. Его лошади были рядом с ним, и он был счастлив. Его счастье теперь насмехалось надо мной, и это приводило меня в ярость, когда я проносился мимо его образов длинных дорог и летних закатов. Он тотчас отошел. Я чувствовал Рэя, мужчину, который любил мисс Мюррей. Он беспокоился о ней, и это беспокойство серыми волнами пульсировало из него. Дела у нее шли неважно. Картина, которую мы создали для мисс Мюррей, не утешила ее.

Я ощущал все их жизни и их воспоминания, и я оттолкнул все это в сторону, пытаясь найти бабушку. Были также и другие. Люди, которых я чувствовал, образы, которые видел прежде, воспоминания, которые мне не принадлежали. Это были люди, приходящие ко мне на протяжении многих лет. Люди разных возрастов, разных цветов кожи. Здесь находились полинезийский мальчик и его сестра, Тео и Калиа, члены банды, погибшие в войне за влияние с похожей бандой гангстеров. С ними я общался почти целый год, прежде чем меня отправили жить с Джиджи. Меня возмущала потеря того чувства принадлежности, несмотря на то, что это было всего лишь фарсом. Я был возмущен этим так же, как и все те разы, когда меня насильно выселяли с места жительства. Брат с сестрой пытались замедлить меня, поделиться образами своего младшего брата, которого они покинули, но я продолжал бежать в поисках Джиджи.

Как и всегда, были наблюдатели, зернистые черные пятна, держащиеся по краям моего поля зрения всякий раз, когда я позволял себе погрузиться слишком глубоко. Я никогда не подходил к ним близко и не смотрел внутрь них. Они были абсолютно не прозрачны в отличие от людей, показывающих мне свои жизни. Я не был в этом уверен, но предполагал, что наблюдатели — мертвые, которые не смогли смириться, мертвые, которые не верили в загробную жизнь, поэтому отказывались видеть жизнь после. Даже если она светилась, словно море свечей, и сладко их манила. Возможно, они просто не могли это видеть.

Похоть, насилие и безрассудство, свойственные членам банды, многие из которых лишены всякого света, были выгребной ямой для наблюдателей, роем окружавших таких детей. Чем дольше я был в банде, тем лучше я мог разглядеть их. С момента приезда в Леван, они держались в стороне.

А затем появились люди, которых я не знал, к которым никогда не прикасался, и которые никогда не прикасались ко мне. Там было несколько поколений, стоящих спина к спине бесконечной линией, и они улыбались мне, словно я дома. Но я не мог найти Джиджи. А Джиджи была моим домом.

— Джиджи! — закричал я.

У меня пересохло в горле, оно настолько саднило, что я перестал нестись сквозь мир, который никто другой не был в состоянии увидеть. Моя голова больше не кружилась, но я был весь покрыт краской. Должно быть, я рисовал все то время, что искал свою бабушку. Стены дома Джиджи были покрыты изображениями, переходящими одно в другое, и не имеющими никакого смысла. Я нарисовал мужчину, и был уверен в том, что это мой прадедушка, муж Джиджи, с которым я никогда прежде не встречался. Я видел его в последние дни. Я заметил, как он мерцал, стоя прямо возле правого плеча Джи, будто бы ждал, когда она присоединится к нему. Теперь его лицо мелькало там среди остальных.

Было еще множество других. Я нарисовал наблюдателей, столпившихся по углам комнаты с пустыми глазами и скорбными лицами. И среди тех лиц, какие-то я узнавал, какие-то нет, были цепкие руки, горящие конюшни, грохочущие волны и молнии. Там также виднелось лицо моей матери, держащей корзинку, как будто ей было так необходимо продемонстрировать, кем она являлась. Можно подумать, я не знал. Я видел ее в своей голове сотни раз. Также на стене были изображены символы банды, словно Тео и Калиа предупреждали меня держаться от чего-то подальше. Красный переходил в черный, черный переходил в серый, серый переходил в белый, пока изображения не прерывались на том месте, где я теперь стоял.

— Моисей! Моисей, где ты?

Джорджия. Джорджия находилась в доме. Джорджия была на кухне. Я слышал, как она тяжело дышала, захлебываясь словами, сначала позвав меня, а затем лепетала в телефон, сообщая тому, с кем бы она ни говорила, что Кейтлин Райт «лежит на кухонном полу».

— Я думаю, что она умерла. Я думаю, что она мертва уже какое-то время. Я не могу сказать, что с ней случилось, но она очень, очень холодная, — говорила она в слезах.

Я удивился, как это возможно, ведь я накрыл Джиджи одеялом. Я хотел пойти к Джорджии. Ей было страшно. В отличие от меня, прежде она не видела смерть. Но в моей голове все кружилось, я был странным образом онемевшим, все еще удерживаемый где-то между землей, на которой я стоял, и Красным морем в своей голове.

Но затем она пришла ко мне, как всегда это делала. Она нашла меня. Джорджия обхватила меня руками и начала плакать. Она прижималась лицом к моей груди, не обращая внимания на пятна красного, лилового и черного на моей рубашке, которые измазали ей щеку.

— Ох, Моисей. Что случилось? Что здесь произошло?

Но я не мог заплакать вместе с ней. Я не мог сдвинуться с места. Я должен был сомкнуть воду. Джиджи не возвращалась со мной. Я не смог найти ее, и больше не был в состоянии оставаться. Не на том дальнем берегу, где были только цвета и вопросы.