Закон Моисея
Шрифт:
Джорджия отстранилась. Ее лицо было испещрено полосами краски и выражало замешательство.
— В чем дело, Моисей? Ты рисовал. Почему? Почему, Моисей? И ты такой холодный. Как ты можешь быть настолько холодным?
У нее стучали зубы, словно ее действительно бросало в дрожь в моем присутствии.
Я безрадостно засмеялся. Я не был холодным. Я был в огне. Вдруг я задался вопросом, что если Джорджии показалось, что мои руки ледяные, потому что они были единственной холодной частью моего тела. Я горел. Пылал. Моя шея и уши были в огне, и в моей голове разбушевался ад. Поэтому я сконцентрировался на воде, на возвышающихся стенах прохода в моем разуме, прохода, который мне было необходимо закрыть. Я не ответил Джорджии. Я не смог. Я отстранился от нее, блокируя ее так же, как нашел свое спасение, заблокировав
— Вода белая, когда в ярости. Голубая, когда спокойна. Красная, когда садится солнце, черная в полночь. Вода прозрачна, когда падает. Прозрачна, когда течет сквозь мою голову и вытекает из кончиков пальцев. Вода чиста, она смывает все цвета, все образы.
Я не осознавал, что что-то произношу, пока Джорджия не прикоснулась ко мне. Я оттолкнул ее, нуждаясь в концентрации. Я смыкал воду. Стены начинали падать. Мне всего лишь нужно было сосредоточиться немного сильнее. Затем я почувствовал, как лед начал распространяться от моих ладоней вверх по рукам и спине, охлаждая шею и успокаивая мое дыхание. Я полностью погрузился в это ощущение. Облегчение было настолько великолепным, что мои ноги затряслись, и, в конце концов, я потянулся за Джорджией.
Теперь я мог касаться ее. Я больше ничего не хотел, кроме как держаться за нее. Но так же, как и образы в моей голове, Джорджия исчезла.
Джорджия
Когда я ворвалась в кухню, громко хлопая дверной сеткой, моя мама быстро развернулась, будто собираясь сделать мне выговор. Но, должно быть, она что-то увидела в выражении моего лица. Она с грохотом опустила миску с картофелем.
— Мартин! — она позвала папу, в то время как я поплелась к ней.
Мама старалась сохранять в духовке все в теплом состоянии. Когда Моисей и Кейтлин не появились в одиннадцать, мы слегка удивились. Кейтлин Райт была не из тех, кто опаздывает. Вообще. К 11:15 моя мама стала звонить ей домой. Но гудки все продолжались и продолжались, и мама начала волноваться об остывшей индейке и размякшем картофеле. Поэтому я вызвалась пробежаться и узнать, не нуждается ли миссис Райт в какой-либо помощи, и поторопить их с Моисеем. Она настаивала на том, что принесет пироги на десерт, хотя моя мама возражала, говоря, что они наши гости.
Я не хотела идти. Я чувствовала раздражение и усталость, и не нуждалась в том, чтобы видеться с Моисеем раньше, чем должна была. Я уже не знала, как бы мы сидели напротив друг друга без того, чтобы алая «А» не появилась на моей груди (прим. пер. — алая буква «A», прикреплявшаяся на грудь прелюбодейки, как символ позора; от слова adulteress — прелюбодейка; женщина, совершающая адюльтер).
Моисей бы прекрасно это перенес. Он бы просто ничего не говорил. А я бы покрылась испариной, ерзала, не в состоянии почувствовать вкус того, что ела. Это разозлило меня и придало храбрости, когда я вылетела из дверей. Искусственный снег, который мы получили за ночь, хрустел под моими ботинками. Мои джинсы «Вранглер» были строгими и чистыми, моя лучшая блузка сидела в обтяжку, а волосы тщательно приведены в порядок и уложены великолепными волнами. Я даже нанесла макияж. Принарядилась ради Дня благодарения только для того, чтобы никто меня не увидел. Это грубо — опаздывать на ужин в честь Дня благодарения, и я ускорила шаг, приблизившись к маленькому кирпичному серому дому Кейтлин, и с топотом поднялась вверх на крыльцо.
Я постучала несколько раз и затем вошла, выкрикивая:
— Миссис Райт? Это Джорджия.
Первое, что я заметила, это запах. Как будто пахло скипидаром. Краски. Пахло красками. И в воздухе не доносился никакой аромат пирогов. Должно было пахнуть пирогами.
Я тотчас остановилась.
Перед входной дверью пролегало маленькое фойе. Было достаточно места для вешалки с одеждой, маленькой скамейки и лестничного пролета. С левой стороны располагалась крошечная комната для отдыха, с правой — столовая, которая вела на кухню. Ближе к задней части дома находилась большая гостиная, которую муж Кейтлин Райт пристроил сорок лет назад. В нее можно было попасть через кухню или через крошечную комнату отдыха. Комнаты первого этажа создавали широкий бесформенный круг вокруг мизерного фойе с лестницей,
ведущей к ванной комнате и трем маленьким спальням второго этажа. Я подняла глаза на лестницу, сомневаясь, что осмелюсь подняться по ней.В доме было так тихо.
Затем я услышала еле уловимый звук, похожий на шуршание. Один раз, второй, третий. Затем звук шагов. И еще раз. Я практически сразу распознала, откуда доносятся звуки. Закрыв глаза, я прислушивалась к ним несколько ночей подряд, когда Моисей раскрашивал мою комнату.
— Моисей?
Позвав его, я переступила порог маленькой столовой. Три шага и я увидела ее. Кейтлин Райт лежала на кухонном полу, накрытая стеганым одеялом, которое выглядело так, словно его стащили с ее кровати.
— Кейтлин?
Мой голос перешел на визг. Мне следовало бы броситься к ней. Но это было так странно. Предполагаю, я не имела понятия, что видела. Поэтому я подошла на цыпочках, как будто она на самом деле спала, а я посягала на ее странный дневной сон.
Я опустилась на колени рядом с ней и слегка откинула одеяло, из-под которого выглянули седые кудри, но ее лица я увидеть не смогла.
— Миссис Райт?
Я произнесла снова, а затем до меня дошло. Она не спала. И это не было реальным. Должно быть это я спала.
— Кейтлин?
Я пронзительно закричала, отскакивая и падая на задницу, и подсознательно поймала себя на мысли, как что-то острое скользнуло по моей руке, почти впиваясь. Я отдернула руку и с воплями вскочила, словно смерть кусалась и собиралась сделать со мной то же самое. Задняя часть свежевыстиранных джинсов была мокрой. Я села в воду, а на полу было стекло. Это было всего лишь стекло. Не смерть. Но Кейтлин Райт была мертва, и кто-то накрыл ее, зная это.
Я схватила полотенце со столешницы и поняла, что открыла пироги — красивые пироги, размещенные в ряд. Всего их было четыре. У яблочного пирога не хватало куска. Я на секунду уставилась на эту недостающую часть, задаваясь вопросом, попробовала ли Кейтлин свою выпечку перед смертью. Неожиданно происходящее стало реальным и еще более трагичным, и я отвернулась, заматывая кровоточащую руку, и устремилась к старому телефону на стене. Я должна была перешагнуть через ее тело, чтобы достать до телефонной трубки, и вот тогда меня затрясло.
Я набрала 911, как всех нас учили поступать в чрезвычайных ситуациях. Прозвучало всего несколько гудков, прежде чем оператор ответила, задавая мне деловым тоном всевозможные вопросы. Одним духом я выпалила ответы на них, даже когда мои мысли возвращались к тому ужасу, который по-прежнему стоял перед глазами. Где Моисей? Я могла почувствовать запах краски. Я могла почувствовать запах, и я слышала кого-то. Краски означали Моисея. Я отложила телефон, оператор продолжала говорить, спрашивая меня о чем-то, о чем я уже отвечала. Затем на одеревеневших ногах я прошла сквозь маленькую дверь, которая вела в гостиную. Задняя часть моих джинсов была мокрая, рука кровоточила, а сердце замерло в груди.
Он был весь в краске — голова, руки и одежда измазаны в синем и желтом, облиты красным и оранжевым, в брызгах лилового и черного. Он все еще был одет в ту же одежду, что и утром, когда оставил меня, и в тоже время ничто не выглядело как прежде. Его рубашка была незаправленной, довольно странно. Но это не было самым странным. Не настолько. Стены так же были покрыты краской, но не просто беспорядочным скоплением случайных рисунков.
Это было маниакально и гипнотизирующе, это был контролируемый хаос и помешательство на деталях. Моисей рисовал прямо на картинах и окнах. Занавески были в мазках краски, соединяя изображения, словно он не мог остановиться и отдернуть их в сторону. Судя по раскрашенному пространству стен, он занимался этим часами. Граффити, лошади и люди, которых я прежде никогда не видела, изображены на них. Здесь были коридоры, тропинки, дверные проемы и мосты, словно Моисей бежал от одного места к другому, рисуя каждую необъяснимую вещь, которую видел. Лицо женщины, склонившееся над корзиной для белья, было нарисовано на стене. Ее длинные, светлые волосы развевались вокруг нее, а корзина была наполнена младенцами. Это было и прекрасно, и причудливо. Одно изображение переходило в другое, не имея никакой закономерности. И Моисей стоял там с вытянутыми по бокам руками, уставившись на еще белый участок стены напротив него.