Закон Моисея
Шрифт:
Там были фото уставшей Джорджии с растрепанной косой, которая пустым взглядом смотрела в объектив и слегка улыбалась. Черноглазый младенец с пухлым лицом и в крошечной синей шляпе сидел у нее на руках. Там были фото морщинистых ножек, и миниатюрных кулачков, и голых ягодиц, и копны черных волос, сфотографированные крупным планом. Все зафиксировано до мельчайших подробностей, словно каждая деталь была отмечена и отпразднована.
Мы переворачивали страницы, и время шло дальше. Визжащий младенец со сморщенным личиком стал улыбающимся малышом с двумя зубами и слюной на подбородке. Два зуба превратились в четыре, четыре — в шесть, и Илай отпраздновал свой первый день рождения, получив торт, который по размеру был больше него самого. На следующем снимке у него была сахарная глазурь
— Он был очень неряшливым ребенком. Я не могла сохранять его в чистоте и, в конце концов, сдалась и позволила ему этим наслаждаться, — Джорджия говорила шепотом, глядя вниз на улыбающегося малыша. — В этот день рождения мы подарили ему первую пару ботинок. Он не снимал их. Он кричал, когда я пыталась стянуть их с него.
Она перевернула страницу и указала на фотографию. Илай спал в своей кроватке. Он лежал попой, завернутой в пеленку, вверх и подмяв под себя руки. И на нем были одеты ботинки. Я засмеялся, но мой голос дрогнул, и я быстро отвел взгляд. Я чувствовал, как она мельком посмотрела мне в лицо, но перевернула страницу и продолжила.
Празднования Рождества, Пасхи и Четвертого июля. Фотографии с Хэллоуина, на которых Илай держал мешок со сладостями и был одет только в плащ и трусы, напомнили мне о его пижаме в виде костюма Бэтмена — пижаме, в которой он был всегда, где бы я его ни видел.
— Ему нравился Бэтмен?
Она резко посмотрела на меня.
— Была ли у него пижама в виде костюма Бэтмена?
— Да. Была, — кивнула она. Ее лицо было таким же белым, как свежевыкрашенные стены позади нас. Но она перевернула следующую страницу, не сказав больше ни слова.
Дальше следовали фото вылазок с палатками, и парадов, и постановочные снимки, на которых его волосы были приглажены, а рубашка чистой, что было редкостью для повседневных фото. Он чувствовал себя комфортно перед объективом, и страницы были наполнены его улыбкой.
— Он выглядит счастливым, Джорджия, — это было скорее утверждение, нежели вопрос, но Джорджия, кивнув, все равно ответила мне.
— Он был счастливым ребенком. Я не знаю, насколько я поспособствовала этому. Он был полон озорства, полон веселья, полон всех самых лучших вещей, даже несмотря на то, что я не всегда это ценила. Иногда я просто хотела, чтобы он посидел на месте. Понимаешь?
Ее голос наполнился грустью, и она постаралась улыбнуться, но улыбка дрогнула и соскользнула с лица, и Джорджия покачала головой, как будто подчеркивая этим свои признательные слова.
— Я говорила, что не буду лгать тебе, Моисей. И правда заключается в том, что я не была самой лучшей матерью в мире. Я столько раз мечтала просто иметь хоть секунду, чтобы вздохнуть. Я слишком уставала. Я старалась работать, и ходить на учебу, и заботиться об Илае. И я мечтала о тишине. Так много раз я просто хотела поспать. Я просто хотела побыть одной. Знаешь, как говорят: будь осторожен в своих желаниях?
— Джорджия, остановись.
Я не понимал, почему она придает столько значения тому, чтобы я знал эту «правду». Как будто она чувствовала себя недостойной какого-либо уважения.
— Мне кажется, что ты справлялась просто отлично, — произнес я мягко.
Она проглотила комок в горле и внезапно захлопнула альбом, сбрасывая его с колен и вскакивая на ноги.
— Джорджия, — запротестовал я, тоже поднимаясь на ноги.
— Я больше не могу смотреть. Я думала, что смогу. Тебе придется закончить одному.
Она не смотрела на меня, и я знал, что она едва сохраняла самообладание. Ее рот был напряжен, а руки сжаты так же сильно, как и челюсть. Поэтому я кивнул и не погнался за ней, когда она побежала к двери. Затем я сполз обратно на пол и взял альбом в руки, крепко стиснув его, но так и не нашел в себе сил его раскрыть. Я тоже больше не мог смотреть.
Образ Джорджии с улыбкой на лице и весельем в карих глазах, со светлыми волосами, развевающимися так, словно она скакала верхом на лошади, которую я не мог видеть, замерцал и стал более отчетливым. Но она не была верхом на лошади. Она прыгала на кровати, которая была укрыта джинсовым одеялом, отделанным тесьмой, и усеянным изображениями лассо. Я наблюдал за ней глазами Илая, когда она еще раз взлетела вверх и опустилась вниз, а затем плюхнулась рядом с ним. Хихиканье Илая вызвало боль в моей груди, словно я смеялся и не мог отдышаться. Джорджия улыбнулась мне, и будто бы поцеловала меня на ночь, а я словно смотрел на нее снизу-вверх, лежа на подушке, которая сбилась в кучу где-то сбоку. Затем Джорджия наклонилась и поцеловала мое лицо. Поцеловала лицо Илая.
— Спокойной ночи, вонючка Стьюи! — произнесла она, уткнувшись носом в его шею.
— Спокойной ночи, жадина Бейтс! — весело ответил он.
— Спокойной ночи, упрямец Дэн! — тут же выпалила она.
— Спокойной ночи, грубиянка Боунс! — сдавленно засмеялся Илай.
Я проснулся, вздрогнув от того, что моя шея затекла, а щека была влажной из-за слюны, стекающей изо рта на фотоальбом, оставленный Джорджией. Я уснул, цепко держа его в руках, а в итоге он оказался на полу у меня под головой. Я задумался о том, что разбудило меня: дискомфорт или сон о Джорджии, целующей Илая на ночь. Но поднявшись на ноги, я тут же испытал слишком знакомое ощущение непрошенных гостей. Мои пальцы согнулись и начали холодеть, но я оттолкнул прочь всепоглощающее желание заполнить свежевыкрашенные стены чем-нибудь еще. Чем-то живым. Или тем, что когда-то таким было.
Я осторожно проверил воду, сопротивляясь порыву что-то сотворить, и посмотрел сквозь мерцающие стены, пытаясь мельком взглянуть на того, кто ждал по другую сторону. Я хотел снова увидеть Илая. Я боялся того, что он не возвращался.
Первый человек, о ком я подумал, была Молли. У нее были такие же волосы, но когда я позволил водам рассеяться, то смог увидеть, что это была другая девушка. Я позволил ей перейти, прижимаясь спиной к стене и с любопытством наблюдая за ней. Она совсем ничего мне не показала, не посылала никаких образов своих близких или отрывков из ее ушедшей жизни. Она просто прошла к самой дальней стене гостевой комнаты, к стене, которую мы с Тэгом покрыли белой краской. Мы закрасили все стены, уничтожив все, что на них было.
Она прислонилась к стене рукой, почти как к мемориалу. Это напомнило мне людей, внимательно изучавших имена солдат, высеченные на стене мемориала ветеранов вьетнамской войны, который мы с Тэгом посетили в Вашингтоне, округ Колумбия. Эта стена гудела от скорби и воспоминаний, и притягивала умерших, чьи близкие приходили туда.
Девушка медленно провела пальцами по свежей краске, а затем оглянулась и посмотрела на меня. И на этом все. А затем она и вовсе исчезла.
Раздался яростный звонок, и я начал бродить по комнате в поиске телефона. Прежде, чем ответить, я проверил, который час, и сразу понял — хороших новостей не жди.
— Моисей? — его голос отражался эхом, словно он стоял в пустом холле.
— Тэг. Три часа ночи. Где ты?
— Я в тюрьме.
— Ну, Тэг, — я застонал и провел рукой по лицу. Мне не следовало отпускать его. Но Тэг довольно долго держал себя в руках, и пиво давно не сбивало его с пути.
— В Нефи. Я облажался, Мо. Я играл в бильярд, потягивал пиво, болтал с местными парнями. Джорджия была права, все были пьяны в стельку, но и выигрывать было проще. Все шло хорошо. Потом эти парни начали обсуждать пропажу девушек. Это привлекло мое внимание, и я спросил, что за пропавшие девушки. Один из них принес мне листовку, которая была прикреплена к стене. Девушка, которая пропала без вести, была юной светловолосой девчонкой, может, лет семнадцати. Последний раз ее видели в Фонтейн Грин прямо по другую сторону холма четвертого июля. Это напомнило мне о Молли, Мо. Они сказали, что, по слухам, она была своего рода сумасбродной. То же самое люди говорили и о Молли, будто она сама была виновата в собственной смерти.