Заложница в академии
Шрифт:
Нет!
О таком нельзя говорить, думать и даже мысленно произносить.
Но запретное слово уже выпущено и теперь скачет по мыслям, словно упущенный воздушный шарик.
Целуй…
Целуй!
Целуй! Целуй! Целуй! Целуй!
Слово пульсирует, будто вырванное из груди, окровавленное сердце.
Большие пальцы, лежащие на её скулах подрагивают и очень скоро это превращается в какую-то до жути неумелую, неловкую ласку. Её кожа очень тёплая, гладкая. Пахнет по прежнему макадамией и, если закрыть глаза,
Целуй…
Целуй!
Он гладит её скулы, подушечки остальных пальцев касаются ямки под ухом, линии волос на шее, горячей кожи под челюстью.
Целуй! Целуй! Целуй! Целуй!
— Нет! — сухо велит он своей дурной голове, а потом через силу отстраняется.
— Что? — она ещё не осознала, что свободна. Вжимается в кафель за своей спиной, глотает воздух, будто выброшенная на берег рыба.
От переизбытка чувств переходит на свой мерзкий рыбий язык:
— Что произошло?
— Говори по-человечески!
Нет, не потому что ему противно. Потому что он звучит, как чёртова музыка. Все легенды про сошедших с ума и бросившихся в море — чистая правда! Проще утопиться и до конца дней слушать это, чем добровольно заткнуть уши.
Ты мог бы уже уносить ноги, попробовав её на вкус. А теперь будешь страдать от неизвестности… — тянет противный голос, что нашёптывал только что призывы к действию.
Это всё Фиам!
— Это всё Фиам!
Она отрезвлённо моргает.
— Проваливай! — шипит, не раздумывая, Брайт.
— Что прости?
— Про-ва-ли-вай! — у неё в глазах уже потухли огни, и теперь полыхают опасные раскалённые угли. Алые с чёрными краями. — Ты заявился в женскую спальню и, если не уйдёшь, я…
— Ты… что?
Она вскидывает голову, потом дёргает с руки повязку и как ни в чём не бывало начинает промывать неаккуратную рану. Бинтовать неудобно, потому в первый раз вышло косо и не плотно.
Помоги ей!
Но Рейв даже не пытается. Это уже слишком интимно. И плевать, что пару минут назад они были настолько близки, что дальше просто некуда. Врать он себе не будет, но и поощрять весь этот бардак тоже.
— Я сообщу о…
— Милая Брайт, — тянет он, приближаясь к ней со спины.
Она стоит напротив висящего над раковиной зеркала и теперь видит его лицо рядом со своим.
Он не удерживает при себе руки, они ложатся на её голову по обе стороны, будто затыкая уши.
— Пойми уже. Тут тебе никто не поверит. Кроме, разве что, меня, но это тебе ничем не поможет. Тут у тебя не будет друзей, кроме таких же, как ты — Иных. Это не пустые слова. Это — война. Понимаешь?
Она упрямо смотрит прямо перед собой, будто сквозь зеркало.
— И что?
— А то, что если ты заявишь, что в твоей спальне кто-то был и что-то хотел… над тобой в лучшем случае посмеются. А в худшем — докажут, что ты сюда заманила несчастного Истинного и домогалась.
— Но…
— Мне в этом участвовать даже не придётся, такие, как Бели Теран, сделают
всё в лучшем виде.— Но ты…
— Даже если я захочу тебе помочь… — он уже не говорит притворно-ласково. Голос становится серьёзнее, он шелестит, как сухая осенняя листва, и вот в него Брайт верит. — Моё слово ничего не будет стоить. В этом мире Истинные не ходят в спальни к Иным. А такого неправильного Истинного проще убрать с дороги, чем выслушать, — он сиплый, глухой, как эхо.
Брайт даже не успевает заметить, в какой момент его висок плотно прижался к её виску.
— Ты хочешь сказать…
— Что даже я не смогу тебя защитить.
— Но ты же… сын… — надежда? Она всерьёз рассчитывает, что он — её герой-спаситель?
Рейв хочет расхохотаться, но не может. Губы сопротивляются жестокой улыбке.
Он вздёргивает широкую бровь и еле заметно качает головой, мол, когда это что-то значило.
— Ну и помимо того, что не смогу помочь… кто сказал, что захочу?
Он испаряется так же как появился. Быстро и незаметно.
А потом долго смотрит на окно второго этажа, где загорается свет. Брайт не покидает ванну ещё почти четверть часа, потом свет гаснет. Рейв прислушивается к своим ощущениям.
К её ощущениям.
Тревоги и боли нет. Нет страха. Есть адреналин и капля эйфории, но в себе Рейв это тоже замечает.
— Сумасшедшая… почему ты не боишься?
Если она не забьётся в угол, то не доживёт до конца месяца, не то что семестра.
Глава двадцать первая. Откровение
|ОТКРОВЕНИЕ, — ия , ср. (книж.).
То, что внезапно объясняет остававшееся непонятным, открывает какую-нибудь истину, дает новое понимание чего-нибудь. Новая постановка вопроса была для всех откровением.|
Энграм Хардин ждёт на крыльце с широченной улыбкой на губах. В его руке претенциозная чёрная роза на длинной ножке. Она настолько тошнотворно идеальна, что всем выходящим из дома очевидны намерения дарителя.
Брайт появляется под руки с Лю и Нимеей, они хохочут и поддерживают друг друга, потому что с утра в соседней спальне прогремел взрыв, оповещающий, что их соседка неудачно приготовила крем для эпиляции. Это событие подняло всем обитательницам дома Р-1 настроение на пару градусов и общее веселье не утихало до сих пор. То и дело кто-то бросал глупые шуточки.
Увидев Энга, все трое сначала замирают, а потом покатываются со смеху в повторном приступе.
— Умора, Энг, это что за палка? — прыскает Нимея и вырывает у Энграма из рук розу.
— Истинный Аристократишка разорился? — улыбается Брайт.
Энг реагирует на её весёлую улыбку покрасневшими скулами и растерянным взглядом.
Он сражён такой сменой настроения, Брайт для него всегда угрюмая и погружённая в себя. Он изучает её тонкую фигурку и нервно сглатывает.
На этот раз она намотала на голову бордовый платок, из-под которого теперь струятся пшеничные кудри, и накрасила винной помадой губы. А очки уже смотрятся вполне привычно и чертовски идут этому маленькому милому личику. По крайней мере, Энграм считает, что в Брайт всё прекрасно, и только слепой не видит, что очередная влюблённость безумного бабника — это серьёзно.