Заложник

— Спасибо, Илья, — нажав кнопку селектора, произнёс я в ответ. — Парашют на тебе?

— Так точно, Ваше Сиятельство! Всё, как вы приказали. Не извольте сомневаться, — раздался ответ из динамика.

— Ты веришь в какого-нибудь бога, Илья? — после вздоха спросил я, снова нажав кнопочку.

— Конечно, — раздался его неуверенный ответ.

— Тогда начинай молиться своему богу, — ещё раз вздохнул я и отключил связь.

Да — я снова летел в Петроград. И снова на своём частном самолёте. Правда, сегодня не было здесь, со мной, ни Алины, ни стюардесс. Ни даже второго пилота. Только я и Илья — мужик лет сорока пяти-пятидесяти, крепкий, ещё не старый, но седой. Давно и прочно пребывающий в разводе. Жена ушла от него лет семь назад или даже восемь. С собой забрала двоих их детей: мальчика и девочку.

Новой семьёй Илюха так и не обзавёлся — любить продолжал безнадёжно свою благоверную…

Илья. Я сам выбрал для этого перелёта из всех возможных кандидатур пилотов, имевшихся в распоряжении отца именно его. Как? Цинично и, постаравшись загнать любые эмоции куда подальше и поглубже. Сначала составил полный список доступных вариантов. И сразу же отсеял из него всех, кто моложе тридцати. Без рассмотрения, скопом.

Потом отсеял всех, кто был женат и кормил свои семьи. Потом тех, у кого ещё были живы родители… осталось трое пилотов: Илья, Вадим и Терентий.

Вот с ними я встретился лично. Вызвал их к себе, в Кремль. Вызвал, дождался прибытия, построил в одну шеренгу, встал напротив них сам и сообщил, что мне, для короткого перелёта из Москвы в Петроград нужен пилот. Доброволец. За один этот полёт я заплачу сумму, равную их заработку за год. Заплачу сразу, ещё здесь, на земле, чтобы тот имел возможность эти деньги потратить, отдать, вложить, завещать, подарить… сделать с ними что-то, что захочет. Да хоть в онлайн-казино проиграть их с полным удовольствием или в стриптиз-баре их просадить.

Почему? Потому, что рейс этот может быть последним в его жизни. И может вести точнёхонько на тот свет. Я-то вернусь. А вот пилот… Тащить лишний «камень» на «телеге» своей совести совершенно не было никакого желания.

Из троих вызвались двое: Илья и Терентий. Я выбрал Илью.

Теперь вот летим с ним в Питер. Полёт почти завершился. Скоро уже садиться в аэропорту будем.

Почему я так уверен, что будет покушение? Ну, тут простая логика. Даже, я бы сказал, банальная. Правда, сообразил я не сразу, а только проснувшись уже за полдень после разговора с тем Графом. Сообразил, что моё поведение в этом разговоре и, особенно, выпендрёж с «нет тела — нет дела», может быть воспринят тем только одним единственным и не имеющим двоякого толкования образом: подготовка государственного переворота.

Почему? Потому, что поверить в то, что я, случайно, сам, защищаясь, завалил Гранда — невозможно. Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Значит, что? Значит, Гранда завалил кто-то другой. Или другие. Те, кто меня прикрывает и охраняет. Те, кто за мной стоит. Те, кто меня натаскивал, кто прописывал мне легенду, кто создавал мне биографию, кто пиарил меня на телевидении, по чьей указке я действую. Скрытая, но очень серьёзная политическая группа, способная убивать даже Грандов.

И уже не так важно, кто именно состоит в этой группе: отец мой, Катерина, ещё кто-то — не важно. Чтобы расстроить их планы, или, хотя бы затруднить их реализацию, меня просто необходимо убить. Любой ценой. Не считаясь с потерями. Ведь я уже не «бронепоезд, которого неплохо было бы задавить, пока он чайник», который ещё неизвестно, когда сможет до «бронепоезда» развиться, если вообще сможет. Нет — теперь я креатура или даже фронтмен мощнейшего политического заговора, прямая угроза Императору…

Неплохой такой результат того, что я психанул и малость нагрубил залётному «безопаснику», правда?

И, ещё ладно бы, если бы я сам, своим собственным умом до всего этого допёр. Тогда это всё спокойно можно было бы списать на психоз, паранойю, «синдром восьмикласника» и переоценку собственной значимости для мира. На подростковую буйную фантазию.

Так ведь нет! Мне это отец рассказал, когда мы в третий раз уже с ним встретились. Теперь уже в моей комнате, когда я проснулся.

И первая его фраза была, которую он сказал мне вместо «доброе утро», это:

— «Нет тела — нет дела» — где ты слышал эту фразу? От кого?

Вот так вот, ни «здрасте», ни «с пробуждением», ни «как спалось, сынок?», а сразу вопрос ребром.

— Слышал где-то, — решил не торопиться с ответом и конкретикой я.

— Где слышал? — продолжил допытываться отец. — Ты, вообще, знаешь, чья это фраза? Кто любил ей пользоваться?

— Просвети меня, — решил ещё на пару минут отодвинуть свой ответ я. Пару минут, за которые можно будет подумать.

— Это присказка Екатерины Первой. Первой и единственной Императрицы Российской Империи. Екатерины Великой. Екатерины Шальной. Императрицы Апокалипсиса…

Я хотел на это присвистнуть, но волевым усилием удержался — суеверие одержало верх, вспомнилось: «не свисти в доме — денег не будет». Глупость, конечно, но глупость приставучая.

— Та, что после Грозного правила? — уточнил я и тут же выдвинул вопрос-предположение. — Она ведь мертва?

— Была бы она мертва, твоя давешняя оговорка не являлась бы проблемой, сынок, — мрачно посмотрел на меня, сидящего на кровати отец. — Так от кого ты её слышал?

— От своего Учителя.

— Истории?

— Дара.

— У тебя… есть… Учитель?

— А ты думал, я сам по себе, взял и вдруг стал настолько сильным, чтобы Баталодора на поединке, как комара, прихлопнуть? Естественно, у меня есть Учитель.

— Кто?

— Медик из Лицея. Водница высокого Ранга, — не торопился я делиться своим знанием о настоящей личности Катерины. Если отец в курсе дела, то и так поймёт. А, если нет — то не я буду тем, кто разболтал её тайну. Тем более, если составить себе труд подумать, то, кроме тех её собственных слов, никаких других доказательств того, что Катерина, которую я знаю, действительно, та самая, Шальная — у меня и нет. Ну Водница, ну Ранг явно на Богатырский тянет, ну сморозила она что-то там, ну пытала, чуть было совсем не угробив — и что? Конкретные прямые доказательства где? Мало ли, что и зачем она про себя придумать могла и мне, лопуху развесистому, на эти самые лопухи навешать? Может, у неё самой — «синдром восьмиклассника», и ей захотелось выглядеть передо мной значимее, чем на самом деле есть?

Может ведь такое быть? Может. Вот и дело-то, что — может! Так что, за языком своим следить надо! Дабы не спиздануть лишнего. Итак, вон уже… успел отметиться перед «безопасником».

Но вдруг пришла мне в голову интересная мысль. И я даже толком её обдумать не успел, как она уже сама собой с языка сорвалась.

— А что ты о Кощее знаешь? — спросил я отца и имел удовольствие тут же пронаблюдать за резким изменением выражения его лица. И не только.

Пётр Андреевич зло зыркнул и вмазал кулаком по стенке, рядом с которой стоял. Да так вмазал, что от места удара по ней трещины разбегаться начали. Ударил, а после эмоционально выругался.