Заметь меня в толпе

Сегодня Надю переводили в обычную палату. Лечащий врач заверил, угрозы для жизни больше нет. Пациентка хорошо восстанавливается, а полная амнезия и неспособность говорить — это вполне распространенные последствия комы, и процесс восстановления может занять несколько месяцев. Полицию такой прогноз не обрадовал. Пару раз следователи пытались допросить Надю, но не добились ничего. Она их просто не замечала. Как результат, выезд из страны запретили на ближайший месяц. Полиция надеялась, что со временем все-таки сможет выжать из свидетеля хоть какую-то информацию о Вышеградском кодексе. Им и в голову не приходило, что похититель самой дорогой книги в Чехии целыми днями толчется возле свидетеля.

Я подошел к дверям палаты, поздоровался за руку с дежурившим полицейским, шепнув, как обычно: «Я свой, пропусти». Увидев меня, Настя встала, одарила ледяным взглядом и вышла. Я ни разу не упрекнул ее и даже не заикнулся о прошлом, но она ненавидела меня так сильно, как только может ненавидеть человек, не желающий признавать свои ошибки. Но у этой женщины, по крайней мере, был характер. Стас, тот вел себя, как распоследняя тряпка, прятался в больничных коридорах, глаз не смел поднять, так ему было тошно от меня, а скорее от себя самого. Вчера он улетел назад в Бельгию, заявив, что «кто-то должен зарабатывать деньги на лечение дочери», хотя необходимости в этом не было. Я мог бы, конечно, поправить их отношение ко мне, но... нет. Пусть сами нянчатся со своими скелетами в шкафу.

Надя полулежала на больничной кушетке и внимательно разглядывала что-то за окном. Она вообще только туда и смотрела всю эту неделю. Я сел в кресло в дальнем углу так, чтобы не маячить у нее перед носом. Она этого не любила. Надя смотрела в окно, а я смотрел на нее, пожирал взглядом до тех пор, пока в глазах не начинало щипать. Тогда я вставал и уходил, но скоро возвращался. Теперь казалось, пережить несколько лет без нее было куда легче, чем эту неделю с ней.

Глядя на Надю, я снова и снова воскрешал свои терзания. Будто и не возвращалась она вовсе, и не было тех бесконечных разговоров ночь напролет, когда мы взахлеб рассказывали каждый о своем, не было тех минут в машине, тех прикосновений... Черт! Вот она, рядом, и нет ее...

Тогда, три года назад, от Нади не осталось ничего, кроме бесполезного зеркала, которое я с одержимостью хранил, уже не надеясь больше увидеть ее. И, хотя ее больше не было рядом, она все так же бесцеремонно вклинивалась в каждый мой день. Ночью мучили кошмары, в которых я бродил в зеркальных лабиринтах, пытаясь отыскать ее. Утром открывал глаза и первое, о чем думал, где она и что сейчас делает? Я жадно цеплялся за самые незначительные воспоминания. Доходило до того, что отправлялся в парк ловить снежинки, пытаясь найти идеальную, такую же, как она показала однажды. И даже в те убогие несколько минут, когда терял невинность с какой-то шлюховатой дурой, подосланной Шоно, мог думать лишь о том, что, может быть, и она где-то с кем-то именно сейчас делает то же самое. Я был настолько жалок, что мутило от себя самого.

Я очень хотел увидеть Надю глазами наших одноклассников. Перебирал в памяти и искал подтверждения всем тем дразнилкам, что они кидали ей вслед. Тощая, плоская, бледная, пучеглазая, губа, как утиный клюв. Нет, она никогда не была «девушкой с модельной внешностью», как сказал бы один мой знакомый. Но всякий раз, воскрешая ее образ, я безнадежно осознавал, что каждая черточка в ней была живой и особенной для меня. Хрупкая девочка с чистой, почти прозрачной, кожей. Когда на ее бледных щеках вдруг вспыхивали розовые пятна, голова шла кругом. Казалось, между нами натянут электрический кабель и такое напряжение... Она, угловатая и нескладная в свои четырнадцать, волновала, как ни одна из тех красоток, что я знал потом. Шелковые спутанные волосы, не изуродованные пирсингом аккуратные ушки, узкие запястья, тонкие, измазанные синей ручкой, пальцы, — моя девочка была воплощением нежности. Ее глаза преследовали в каждом сне, в каждом наркотическом забытье. Глубокие, пронзительные, всегда влажные, они завораживали своей чистотой. Они, как два маленьких зеркальца, отражали меня, но не того меня — вампира и пожирателя чужих чувств, а того, кем я всегда хотел быть — человека. Я любил ее навзрыд и так тосковал, что жизнь превратилась в бесконечную пытку.

Перепробовал все, чтобы забыть ее. Ударился в учебу. В занятиях и уроках было много правильного, чего так не хватало в той среде, где я очутился. Потом всерьез увлекся музыкой. С нее-то и началось мое падение. Музыка разбередила душу, всколыхнула и усилила неразрешенные чувства и разногласия с совестью. Раскис настолько, что просто перестал жить. Все потеряло смысл.

Тогда появились наркотики. Блаженные мгновения иллюзорного счастья. Я видел мою девочку и разговаривал с ней! Чего еще пожелать? Вряд ли бы остановился сам, но так случилось, что в прекрасный момент прихода я шагнул из окна седьмого этажа. Шоно поймал за шиворот и затащил назад.

После того случая за меня взялся ВВ. Мы встречались раз в неделю, и во время «сеансов» ВВ забирал мою энергию любви. Я позволял откачивать излишки эмоций, но к глубинным своим чувствам не подпускал. До сих пор не понимаю, почему не отдал ему то, от чего так страстно хотел избавиться. ВВ очень злился, но его внушения не оказывали большого действия. Я остался при своём. Хотя надо отдать ему должное, сеансы помогли успокоиться и взять себя в руки.

И вот, когда был сделан окончательный выбор в пользу той жизни, о которой постоянно твердил ВВ, когда я стал полноценным членом банды и меня начали привлекать к серьезным делам, совершенно неожиданно появляется она.

Я ждал, что судьба так или иначе столкнет нас вновь, ждал каждый день. Миллион раз представлял, как это случится, что скажу ей, как буду себя вести.

«Привет. Как дела? Неплохо выглядишь, бла-бла-бла…»

Но встретить ее там, в библиотеке, именно в тот злополучный момент… Я не был готов. Настоящий шок! В проеме окна, в лучах света стояла моя девочка — хрупкий, нежный ангел, до боли знакомые черты... Я очумел! Взгляд отвести не мог, забыл, как говорить, как дышать. А потом эта книга…

Я знал, что нам нельзя встречаться. Я должен был закончить начатое. Все давно спланировано, решено, и еще… я разозлился. Понял, что эта встреча была чистой случайностью для нас обоих. Она испугалась...

Но потом я нашел предлог и вцепился в него хваткой бультерьера. Нужно поправить ей память. Нужно стереть эту нелепую сцену из ее головы. Она забудет, и все останется, как прежде. И я пошел, помчался на встречу, полетел, как реактивный самолет.

Я почуял ее издалека и едва не рухнул на месте. Шквал любви… Три года, три года и такая буря! Я затрясся, в горле полыхало, не вдохнуть не выдохнуть. Я запаниковал. Скользнул за угол, попытался уйти, но ноги подкашивались. А она все металась по галерее, разнося головокружительную, чистейшую ауру своей любви... любви ко мне. Я хотел ее убить.

Надя заметила меня. Как в бреду, наговорил ей гадостей и сбежал. Чуть не умер от тоски в тот вечер, но был счастлив, ведь она не забыла меня.

А теперь в больничной палате обитала живая кукла, холодная и безучастная.

......

С того вечера ни Шоно, ни Софи так и не появились. Я узнал, что в Прагу приезжали родители рыжей и даже подавали заявление о пропаже, но скоро забрали и уехали. В их быстром отъезде я подозревал руку ВВ. Я спросил его напрямую. Тот, не смутившись, заверил, что никакой Софи он не знает, а с Шоно все в порядке, и сейчас он на задании, о котором пока никто не должен знать.

«Как здоровье у нашего драгоценного зеркальца?» От беспечного тона этого лицемера меня передернуло. Довольный, уверенный в своей непогрешимости, власти и превосходства над целым миром ублюдок! Убил бы его!

Ах, как хотелось найти того, кто отнял ее душу, ее память, любовь ко мне и ко всему живому! Уж лучше б это был ВВ…

Они не забирали тело Нади из больницы, и когда я примчался туда, вся компания была уже в сборе. Полицейский в ауте, весь медперсонал куда-то исчез с этажа. Родители Нади не сопротивлялись, тихо сидели у кровати дочери и с надеждой смотрели в стартовое зеркало. Тело Нади усадили так, чтобы оно отражалось целиком. Когда я ворвался в палату, ВВ приветливо воскликнул: «Ну, а вот и он! Теперь, надеюсь, и Надя выйдет.»