Замок Эйвери
Шрифт:
– Золото, - шепчет мне Блейз.
– Что? Какое?
– В глазах.
– А у тебя - звёзды, - заявляю я во всеуслышанье, ведь нас, молчаливо сидящих на своих местах, дамы сейчас просто не воспринимают.
Когда ажиотаж спадает, сначала я, а за мной и Блейз, только взглянув на расписание и убедившись, что оно осталось для нас таким же, как и в прежнем году (и вовсе незачем было
так вопить!), ставим свои подписи на множество раз магически перекроенном несчастном расписании.
Обед в Большом зале давно закончен, мы руководим действиями домовых эльфов по передислокации мебели из бывших комнат Блейза. В них он оставляет только кровать… на которой его связали.
Когда работа закончена, и у нас появилась вторая гостиная, а кабинет Блейза выглядит теперь согласно его названию, мы, особенно это касается
… Стон, невероятный, более мучительный, чем я когда-либо издавал под пытками Бэллатрикс, а это значит - больно, очень больно, только я даже Блейзу, стоящему рядом и что-то говорящему, не могу показать… как мне больно. Я должен, перед Блейзом, прежде всего, заставить себя не застонать, несмотря на жуткую боль, я обязан стоять, как игрушечный Аврор, прямо и не падать, а как же хочется закричать! И я слышу отчаянные, отчего-то, слова Авады из уст Блейза, только говорит он так устало - ведь не подействует заклинание, но стук о землю чьего-то (его?) тела говорит об обратном, а моё мировосприятие искажено - стою, светило закатывается за горизонт, на котором - ни следа поселений, тени нынче длинны, но я не отбрасываю тени.
Я смотрю на свои ноги, но с ними всё в порядке, а у ног… в луже крови - голова Ремуса, искорёженная, страшная, с вытекшим глазом… Кто тебя так, Рем, мой Рем?
– думаю я с нежностью и… улетаю, со мной - две призрачные тени без лиц, но это - не Дементоры, уж я-то знаю… тогда кто? Меня душит что-то, и я вижу красный закат на ещё перламутровом небосклоне…
Я просыпаюсь с дурным настроением и больной головой, привычно произношу Обезболивающее заклинание - не то, значит, коньяк, наливаю рюмку и залпом выпиваю, горло саднит… да что там было-то, во сне этом дурацком? Всё позабыл… а теперь выкурить сигаретку… и головная боль прошла, а вот и Блейз стоит передо мной, недоумевая, как я, со своей обычной скоростью, не успел одеться за почти что два часа.
– Я спал, - произношу хриплым голосом, - сейчас оденусь.
– И причешись обязательно.
Одеваясь, вглядываюсь в собственное лицо.
– Да, отощал ты совсем, брат Северус, а всё потому, что бегаешь много с места на место…
– Я не бегаю, а аппарирую.
– И любовью занимаешься по несколько раз за день.
– Это правда, но разве плохая? Всё равно, вечером или ночью умирать.
– А с чего это ты взял? Из-за той галлюцинации, что пришла к тебе с перепоя да… сам знаешь, каких излишеств. Может, ты вчера сотрясение мозга получил, в ванне-то?
– Да не было это галлюцинацией, и сам прекрасно об этом знаешь.
– Я промолчу.
– А я, я обойдусь.
– Сев, а ты, случаем, ничего не забыл в Лондоне?
– Забыл - твой подарок, и мы туда заскочим.
– Ага, а ещё за моими бритвенными принадлежностями.
Я выскакиваю с незастёгнутыми шоссами, остальное - в порядке:
– Так ты обмануть меня вчера хотел?!
– Д-да, представь себе, хотел, но только для того, чтобы победить образ зверя в душе, я же не знал, как ты можешь, оказывается, помогать.
– А ещё обманывать будешь?!
– Только с благой целью.
– Ну, приехали, он мне ещё и лгать будет. Несносный мальчишка!
– я стремительно пускаюсь за Блейзом, он - от меня. Наконец я валю его на кровать, но он кричит:
– Помнёшь же фалды себе. Се-э-в, я тоже такую «юбочку» хочу!
– притворно хнычет он, дёргая меня за украшение традиционного костюма.
Мы опять хохочем до слёз…
– Ты не причесался, Сев, а нам уже пора. Надо же ещё и в Лондон заглянуть.
– Ты говоришь, как шваль, ой, как маггл, хотел я сказать.
– Так ты не избавился от привычки называть людей людьми?
– строго интересуется Блейз. Смеха как не бывало,
– Ну, поссорься со мной из-за этих дрянных магглов!
– О-о, нет, Сев, просто мне обидно, прежде всего, из-за тебя, что ты, такой…
– Расчудесный и имеющий собственное мнение на всё… Всё это уже мы проходили однажды, Блейз, и если тебе нужен повод для ссоры, сойдёт любой, только не шваль, - устало говорю я, голому опять ломит. Надо было вместо того, чтобы спать и просыпаться в дурном расположении духа, верно, от содержимого сна, сходить к Поппи обследовать ушиб, а так:
– Anaestetio localus!
– приложив руку к ушибу.
Блейз мгновенно преображается, становится участливым, спрашивает о самочувствии, вообще он - сама обходительность, но недоверие и непонимание уже настигают нас, и я говорю:
– Блейз, не запрещай мне только… думать о них, как о швали, но вслух ты лично от меня этого слова не услышишь, обещаю.
– Ты - моя любовь навеки!
– он бросается мне на шею и нежно, но настойчиво целует, прося ответного поцелуя, и я тоже целую его, словно не делал этого вечность - горячо, страстно, ненасытно…
– Ты ведь ещё не застегнул шоссы?
– вкрадчиво спрашивает Блейз, опускаясь на колени, - а не то мне придётся расстегнуть их.
– Блейз, я тебя умоляю - давай доберёмся до Эйвери, а там можно и сразу уединиться.
– Не-э-т, к Эйвери мы отправляемся, чтобы сначала потанцевать и только потом…
Он целует, да, целует головку пениса… От этой не изведанной ни с кем, необычной, да и не принятой ласки моё возбуждение мгновенно достигает едва терпимой величины, ещё немного, и станет больно, но Блейз уже погружает член в рот, методично проводя по нему сжатыми в кольцо губами вверх и вниз… Он столь неутомим, мой возлюбленный, что мне уже хочется кричать от боли и неги одновременно, но он, поняв моё движение бёдрами, быстро заканчивает… и выпивает мою сперму, вытираясь и облизываясь, произносит зачем-то очищающее заклинание, сам застёгивает мне шоссы, делая всё это непринуждённо и грациозно, хотя этим он со мной занимался всего лишь раз, из которого я и вынес решение, что обучить делать минет с помощью пинков под рёбра можно даже Ремуса Люпина, который делал это, как ещё одну школьную мародёрскую шалость - старательно, не более, но научить владеть ртом и языком так, как умеет Блейз - абсолютно невозможно, и эта способность - ещё одна, объединяющая Блейза в моём сознании с Гарри, кроме юности и увлечения известной библейской книгой.
И всё-таки, я лучше делаю это! Или партнёры у меня более чувственные? Да нет, стоит вспомнить пресловутого Ремуса, я так часто и нехорошо, а, может, наоборот, с трепетом, как мне кажется, о нём вспоминаю за последние сутки, что ему, верно, кажется, будто кто-то прошёлся по его могиле. А я бы вот с удовольствием прошёлся бы и в реальности…
С наслаждением расчёсываю волосы - после того, как я поселился в фешенебелном районе Лондона, я взялся за себя - стал варить специальные шампуни для очень жирных волос на травяных вытяжках, отбелил и выровнял зубы (деньги в маггловских фунтах были зашиты в мантию, в которой я сымитировал смерть), прошёл несколько курсов чистки и пилинга - меня все в салонах красоты, как это называется у швали, принимали за гея, причём сильно подпорченного, явившегося за второй молодостью, а я ведь и по теперешним годам, но магическим меркам, молод, и… похорошел так, что на улице начали подходить молодые, смазливые магглы и нагло пытаться всучить себя на содержание. Для разговоров об одной ночи я, видимо, выглядел слишком респектабельно, мне было тогда под сорок, и однажды, перед поездкой на подземке в центр, подумал, что, наверное, я много теряю, отказываясь от опытного содержанта, но мысль о продажной, за жильё, еду, и подарки, любви именно к мужчине испугала меня так, что впредь я глядел на очередного подходящего ко мне «претендента» знаменитым профессорским взглядом, которого боялся сам Гарольд Джеймс Поттер - победитель Лорда! И ещё одно открытие ждало меня в… маглесе - я полюбил хорошую - дорогую, но импозантную, одежду и обувь. Я одевался с таким тщанием, какое кажется мне смешным только последние два с половиной года, когда я провожу подавляющую массу времени в Школе и одеваюсь по магической моде, но всё же… слежу и за ней.