Замыкание

— Ну что вы. Это бы значило, что мальчишка выживет. А кое-кому не нужен цесаревич Дмитрий с живым наследником. — Покачал головой Наумов. — Знать бы, кто эта тварь… Противоядие нужно хозяину, если он случайно уколется об артефакт.

— То есть, у это человека?..

— У того, кто его отправит. — Был предельно спокоен его визави.

— Зачем кому-то убивать принца? — Собрался с мыслями старик.

— У Дмитрия с мертвым наследником меньше шансов на престол. Привыкайте, это большая политика.

— Я в ней живу всю жизнь! — Не сдержался Иван Александрович.

— Тогда что вы такой нищий и без ноги? — Хмыкнул Наумов и, игнорируя недовольное шипение, подошел к вешалке в углу.

Нацепил дешевое шерстяное пальто, сверху смешную длиннополую шляпу с волнистым кантом и, коротко кивнув, посвистывая отправился на выход.

— Скажите, а Самойлов обещал вернуть вам Архангельск? — Отчего-то спросил его Черниговский в спину.

— Нет. Но он вернул мне кое-что гораздо более ценное, — растянул губы в улыбке Наумов. — Всего хорошего… И да, Иван Александрович.

— Что?

— У вас на руках действительно достаточно документов, чтобы принудить Нику выйти за вас. — С серьезным тоном произнес он. — Никто не сможет помешать, ведь Максим в тюрьме.

— Идите к черту!!! — Чуть не кинул в него тростью Черниговский.

Глядя на заливисто рассмеявшегося человека, вышедшего за дверь.

Глава 11

Следователь пришел на следующее утро, ближе к четырем часам утра. Хотя ощущение времени в подземном помещении терялось довольно быстро, но я не выспался — а это вполне себе индикатор.

Мужчина в чине статского советника был не стар, подтянут и полон сдержанного азарта — как у всякого амбициозного человека, который выгрыз себе шанс вести дело такой величины, и лично докладывать первым лицам государства.

Я для него смотрелся, как шанс, а моя виновность — была возможностью попасть если не в учебники, то в газеты. Впрочем, судя по осторожному тону и некой степени деликатности, выраженной в вежливом приветствии и личном посещении камеры, где-то там, наверху, явно просили не горячиться.

Выделенная камера больше напоминала номер дешевого отеля — на шести квадратных метрах был топчан и столик, намертво привинченный к стене и полу; наличествовал даже душ, хоть и не отдельной кабинкой — угол в бледно-синем кафеле, от которого веяло сыростью и холодом. Окна вот только нет — но под землей оно и не нужно. Наличествовал вентиляционный лаз, забранный толстым прутом — ладонь ловила движение воздуха. Не задохнусь — и то ладно…

Когда вели сюда — уже после того, как обменяли гусарский мундир на серую робу арестанта и тяжелые ботинки — успели углубиться метров на двадцать. Входили в одном из помещений Арсенала, а куда именно завели коридоры со сводчатыми потолками — сложно сказать. Согнутые под острыми углами переходы надежно запутывали чувство направления. О том, что пришли на место, подсказал навалившийся на уши белым шумом блокиратор — а так тюремных камер по пути хватало, и не сказать, что они пустовали. Впрочем, как говорит народная мудрость — держи друзей близко, а врагов еще ближе.

Логичным завершением пути был тупиковый коридор с двумя десятками камер — поровну на обе стороны. Фактически, уже меньше двадцати — две были заложены белым кирпичом поверх дверей. Интересно, отчего?..

Моя была под номером одиннадцать, и первой справа. Но я чувствовал шорохи и чужое внимание от других камер — через окошки, предназначенные для передачи еды. Наверное, тут можно осторожно переговариваться и вести беседы — ближайший пост охраны был на один подъем коридора выше. Однако первой ночью было тихо.

Работающий блокиратор порождал странные сны, зыбкие и черно-белые. Иногда появлялся сухой кашель, отражавшийся от каменных стен и железной двери в камеру. Да и тело, привыкшее не задумываясь опираться о Силу, ломило слабостью.

Словом, в том, что следователь лично пришел в камеру — ничего удивительного. Прогуляться к нему по коридорам, к свету, в протопленные кабинеты — было бы послаблением для того, кого прямо обвиняли в смерти принца крови. А вот то, что он предлагал, смотрелось частью сна. Но увы, все было в цвете — поэтому являлось реальностью, которой пришлось уделить вежливое внимание.

— Итак, Самойлов.

Следователь сел на внесенный вслед за ним деревянный стул и листнул первую страницу в тяжелом блокноте на плотной картонной основе — самое то, чтобы держать на весу и делать записи.

— Мы беседуем, — посмотрел он над блокнотом, встретившись со мной взглядом. — Обвинение вам не предъявлено. Строго говоря, если вы поднимите шум и подадите через меня ходатайство, вас немедленно освободят. Это самоуправство Его высочества, не более.

Я сидел в дальнем углу, на тщательно заправленном топчане, стараясь выглядеть достаточно сонным.

— Составим документ? — Поднял он бровь.

— Спасибо, я доволен гостеприимством цесаревича.

— У вас изъяли личные вещи, документы. Лишили мундира и оружия. Оскорбили ложными подозрениями. — Удивился следователь. — Я представитель закона, а он — един для всех.

— Так исполняйте его и найдите виновников.

— Все обстоятельства дела пока что указывают на вас, и вряд ли основная версия изменится. Моим коллегам удобно, когда подозреваемый уже сидит в камере. Остается найти достаточное количество доказательств. Достаточно будет косвенных.

Я звучно зевнул, прикрыв рот, и виновато улыбнулся, призывая продолжать.

— Ваши родственники в розыске. — Постучал он ручкой по блокноту. — Отец, сестры, брат.

Как, полагаю, и все, кто был занят производством беспилотников — его артефактной частью.

— Суд обратит внимание, что они заранее уехали за границу. — Продолжил статский советник. — Ваша супруга в башне за тремя кольцами охраны, о которой вы заранее позаботились.

— Вы еще деда вспомните. — Поддакнул я, стараясь, чтобы терпение к раннему гостю и его предложениям не сквозило раздражением.

— По моим данным, вы сами отказались от родства с Юсуповыми, — приподнял он бровь.

— Я про ДеЛара. Сидит себе в крепости, на повестки не является.

— Прекратите паясничать! Вы хоть знаете, отчего замурованы две камеры в этом коридоре?

— Отчего? — Нашел я в раннем визите хоть какое-то применение, проявив любопытство.

— Сложные дела иногда тянутся очень долго. Двадцать, сорок, шестьдесят лет. — Чуть придвинулся следователь, заглядывая в глаза. — По особо тяжким делам нет сроков содержания в камере. Кирпичи нужны для соблюдения санитарных норм, когда другие задержанные начинают жаловаться на запах. На вашем месте, я бы желал покинуть это место как можно быстрее.