Заноза Его Величества

— Несчастный мальчик, — вздыхает она, видимо, ввиду своего истинного возраста совсем по-матерински. — Прости, не при тебе, конечно, Андреевна, будет сказано, — мерит она Катькину внешность взглядом, но ты ведь точно не она?

— Нет, — показываю я ей, что зуб даю — не она, пережидая гул восторженных оваций, когда Феодора начинает петь.

— Пообещайте мне любовь… хоть безответную… Узнаю в облике любом… её приметы я… Пойду покорно наугад… куда поманите… И не сверну с пути назад… когда обманите, — рвёт душу её чистый, проникновенный голос.

— Пообещайте мне любовь… Хоть на мгновенье, — взрывается зал. — Хочу изведать эту боль… как откровение…

— Я за собой сожгу мосты… не зная жалости, — громче всех подпевает Джейн. — И всё прощу, но только ты… люби, пожалуйста, люби!

— Люби, пожалуйста, — подключаюсь и я совсем тихо. — Люби, пожалуйста!

— Ангел, не человечек. Как он без неё страдал, — вздыхает Худышка, совсем растрогавшись. И я не сразу даже врубаюсь о ком она. Ах, да, о бордельном любимчике Дамиане! — Как мучился. Уж мы его и так, и сяк. И танцы ему. И кан-кан. Напьётся, дурашка, приляжет на чьей-нибудь груди, поплачет и спит. Хочется, бедному, праздника, а душа болит. Ему бы родится каким уродцем, он был бы счастливее, простите, боже, — крестится она ромбом. — А он ведь, как назло, красавец. Бывает же такое: красив не впрок.

— Я зову его Мармеладик, — подозрительно прищуриваюсь я. — Таких ведь, правда, только обнять и плакать.

— Андреевна, — протягивает она ручищу, чтобы её крепко пожать.

— Погоди-ка, — отодвигаюсь я, чтобы посмотреть на неё повнимательнее. — Хочешь сказать, что ни с кем у него ничего не было?

— Нет, говорю ж тебе! В пижаму его нарядим, спать уложим и домой. И ведь смотри судьба какая. Богат, знатен, хорош собой и… однолюб, — теперь она рассматривает меня с пристрастием и повторяет: — Однолюб. Ну давай ещё выпьем.

— А давай! — протягиваю ей снова бокал.

И даже не знаю верить ли этой продажной женщине. Но технически это даже не важно, задержался ли кто в тайне у Дамиана на ночь или нет. Катарина тоже замуж пошла, а не верность ему блюла. Хотя и здесь я бы ему доказала, что не она это была вовсе, а я. Главное, что Дамиан страдал без неё, а не просто развлекался. И Катька мучается, потому что его любит. Будь у них шанс, возможно, они смогут им воспользоваться и начать всё сначала. «Ну, пусть хоть у них всё сложится!» — выдохнув, делаю я добрый глоток.

— А ты знаешь эту историю как Катарина бордель подожгла? — отвлекает меня от раздумий Джейн.

— Революцию поди хотела устроить?

— Ага, — хмыкает она. — Щаз! Прибежала за своим Дамианом. А его, в тот день смеха ради, привёл король. Они тут всей компанией были: Серый пёс, Медведь, Гриф. И этого «вечного девственника» притащили. В общем, посидели, посмеялись, а она пока суть да дело со психа и устроила пожар, — начинает Джейн неистово хлопать кланяющейся Феодоре.

И я искренне присоединяюсь, отбивая ладони. И искренне улыбаюсь, потому что думаю: «Какой же ты гад, Гош! Ведь специально притащил Дамиана. Посмотреть. Нервы Катьке пощекотать. Из вредности. Из ревности. На зло».

— В итоге, — не дождавшись пока стихнут овации, продолжает Худышка, — Пёс их обоих по домам отправил. Медведь кинулся спасать какую-то новенькую высокородную.

— А Гриф?

— А Гриф — это Гриф, — хмыкает она. — Поди договорился под шумок за полцены и до утра шпилил какую-нибудь девицу.

И я только наливаю себе ещё стаканчик. Только вздыхаю, чтобы поднять тост за будущее тех, у кого оно есть, когда застенчивая девушка в скромном коричневом платье, явно из служанок, робко трогает меня за плечо:

— Простите, Ваша Милость, к вам пришли.

— Ко мне? — не нахожу я спросить ничего умнее. — Сюда?

— Говорят, это очень срочно.

Ну, конечно, я не заставляю себя ждать. Конечно, кидаюсь со всех ног к выходу. И застываю в вестибюле, глядя на женщину, скрывающую лицо под капюшоном.

— Ты?!

— Это очень важно, Дарья, — увидев меня, с облегчением вздыхает Эрмина.

Глава 61

Всё же хороший у меня был учитель верховой езды.

У ведьмы были века, чтобы так держаться в седле, словно она в нём родилась, у Барта — годы боевых походов, а у меня — только несколько уроков, но всё же я не посрамилась. Не запыхалась, не глотала пыль за хвостами их лошадей, не плелась, боясь не удержаться в седле, не отставала. И к Говорящему мосту мы подъехали одновременно.

Одновременно спешились. И ведьма даже не оглянулась, начав свой путь в Мёртвый лес по камням сухого русла, словно даже не сомневалась, что мы последуем за ней. Мы и последовали. Очень уж взволнованный у неё был вид. Очень уж искренне прозвучало её:

— Дарья, прошу вас! Это очень важно.

Вверх. Вверх. Вверх. С камней — на утоптанную тропинку среди молчаливых мёртвых деревьев. С тропинки — на выщербленные каменные ступени.

И только, когда, тяжело дыша, я переступила последнюю в этой, казалось, бесконечной лестнице, взору открылся белоснежный замок.

Или он только казался таким на фоне чёрного сгоревшего дотла леса. Но белизна каменных стен резала глаза, а изящные башенки на фоне нежно-голубого неба казались игрушечными. Казалось, здесь должна жить прекрасная принцесса, которую охраняет злой дракон, а не злая ведьма. Если бы только замок не был так запущен. Так безжизненен, молчалив, стар и так отчаянно не нуждался в ремонте.

«Ну вот, наконец, и я проделала тот путь, что ежевечернее совершает мой король», — вздохнула я, переводя дыхание и совсем без страха вошла в распахнутые для меня лично Эрминой двери.

— Сюда, — на ходу снимая плащ, повела она нас по коридорам. Точнее, меня. Барт, похоже, здесь неплохо ориентировался, в этих хитросплетениях лестниц и неожиданных поворотов.

На самом деле, их, наверно, было не так уж и много, но, когда бежишь за кем-то очертя голову, путь всегда кажется дальше чем есть.

И второй этаж оказался намного ухоженнее первого.

Чисто. Убрано. Ярко горят рожки ламп на стенах. Блестит натёртый паркет. Радуют глаз пышные натюрморты. Но всё это я моментально перестаю замечать, когда слышу… детский плач.

— Как она?

— Хуже, — опускает голову служанка у двери.

— Поди прочь, — прогоняет её Эрмина, на ходу стягивая перчатки, и ту девушку, что встречает нас в комнате, прогоняет тоже.

И пока я истуканом замираю в дверях, не веря своим глазам, кидается обнимать девочку, горько-горько плачущую, сидя на большой кровати.