Заноза Его Величества

Маленькую, лет четырёх девочку, размазывающую по щекам слёзы. С огненно-рыжими, вьющимися волосами.

— Где папа? Я хочу к папе.

Моё сердце не просто падает, от её простых слов оно словно разлетается на сотню крошечных осколков, каждый из которых тут же впивается в грудь. Его не собрать уже никогда. Не склеить, не вылечить, не восстановить.

Нет, мне не надо объяснять кого она зовёт «папа». Теперь я знаю всё. Кто её мать. Как она появилась в этом замке. Кому принадлежал тот длинный рыжий волос. Какую тайну так тщательно скрывает от всех король. И где на самом деле он пропадает по вечерам.

— Мариэль, милая, папа занят, его сегодня не будет, — успокаивает её Эрмина, гладя по голове. — Он уехал по делам. Но он приедет к тебе сразу, как только сможет. Зато смотри кого я тебе привела, — подзывает она рукой меня и Барта. — Ну-ка кто здесь?

— Ры-ы-ы, — выглядывает Барт из-за моего плеча, но я останавливаю его рукой и не разрешаю проходить.

— Медведь! Медведь! — взвизгивает девочка, прячется и начинает смеяться, когда Эрмина принимается её щекотать.

А когда откидывается назад, я во всей красе вижу то, что даже от двери показалось мне знакомым. То, из-за чего так испугана Эрмина. Отчего так побледнел и нервно сглотнул генерал: лицо малышки, шейка, пухлые ручки — всё покрыто сыпью. Красными точками и маленькими водянистыми пузырьками.

— Останься за дверью, пожалуйста! — шепчу я генералу.

— У медведя неотложные дела, — встаю я на колени у кровати, чтобы получше рассмотреть сыпь. — Но я тоже умею рычать. Ры-ы-ы! — выставляю я вперёд согнутые пальцы.

— С утра их стало в два раза больше, — шепчет Эрмина, находясь в откровенном ужасе, хоть и не подаёт вида, пока малышка взвизгивает, прячется, а потом рассматривает меня зелёными, до боли знакомого цвета глазами. — Я не знаю, что делать.

— Я разберусь, — выгоняю я Эрмину кивком головы, но та не решается уходить.

— А я знаю, кто ты, — кокетничает Мариэль.

— Правда?! — преувеличенно удивляюсь я, честно говоря, ожидая всё что угодно: тётя, колдунья, новая папина жена, та тварь, что не отпускает ко мне папу.

— Даша, — вырывается она из рук Эрмины, чтобы дотянуться, а потом подать мне куклу. Почти близняшку той, что король уже подарил кухаркиной дочке, только у этой глиняной блондинки платье красное, и в волосах диадема с красными камешками.

— Какая красивая, — приглаживаю я растрепавшиеся волосы. — Её зовут Даша?

— Нет, — смеясь, качает головой девочка. — Даша зовут тебя. А это Лола.

— Серьёзно? — прыскаю от смеха, толкаю Эрмину, чтобы пошевеливалась, и глаз не могу оторвать от этого зеленоглазого чуда с рыжими волосами.

И он ещё посмел сказать, что ему незачем жить? А Барт уверял меня, что король самый одинокий человек в мире? Одинокий ли, когда на самом деле у него есть преданные друзья, семья и вот это чудо в кудряшках?

— Мариэль, побудешь с Дашей? — поднимается Эрмина и сжимает моё плечо так, что у меня чуть не отнимается рука. — Мы будем в комнате справа по коридору.

— Да вали ты уже, — огрызаюсь я. Нашла, когда угрожать!

Но этой Мариэль, полезшей чтобы похвастаться другими игрушками, точно уже нет до неё дела.

— Смотри, это Чебурашка, — кладёт она мне на колени игрушку, когда я присаживаюсь к ней на кровать. — У него есть друг… клакра… кракла…

— Крокодил, — прихожу я на помощь с трудным словом. — Гена.

— Да. Но его мне обещали подарить в следующий раз. А это, — кладёт она мягкого круглого голубого зайца с длинными ушами, — Клош.

— Крош, — снова поправляю я, пытаясь припомнить ещё кого-нибудь из Смешариков, чтобы сделать вид, что я в теме. — А кто тебе дарит эти игрушки? Папа?

— Нет, папа привозит кукол, — показывает она на целый «бордель», что выстроился на полках вдоль стены. — А это…

— Феи? — легко догадываюсь я.

Она приносит мне, наверно, всех «смешариков». И пока называет по именам, я уже точно знаю не только откуда у неё эти игрушки. Но также откуда у неё эта сыпь и, главное, как её лечить.

— А где тут у вас можно помыть руки? — оглядываюсь я.

— Сейчас, — дёргает она за шнурок у изголовья кровати.

А когда служанка уносит тазик с грязной водой, лезу в свою универсальную сумку и достаю зелёнку и ватные палочки.

— Папа расстроится, что я такая некрасивая, — разглядывает она покрытые пятнышками зелёнки пузырьки.

— Папа будет в восторге, как ты нарядно выглядишь. Как настоящий друг Чебурашки, — перехожу я прижигать прыщики на её пухлых ножках. — И твой папа, кстати, как-то сам разукрасил меня помадой. Так что за ним должок. И когда он вернётся, ты его тоже разрисуй. Скажи, я разрешила. Хочешь?

— Очень хочу, — поднимает она ногу, чтобы мне было удобнее. — Он мне про тебя рассказывал.

— Правда? Надеюсь, плохое?

— Нет, — смеётся она. — Очень-очень хорошее. Что ты красивая и очень умная.

— Ну, папа у тебя скучноват, да, — морщусь я.

— А зачем тебе колечко в носу?

— Колечко? — чуть не роняю я пузырёк с зелёнкой, и отклоняюсь, выпучив глаза, когда она тянется рукой именно туда, где у сумасшедшей Дарьи Андреевны пирсинг. — Ты его видишь? — поднимаю я её и ставлю спиной, принимаясь прижигать там.

— Я всё вижу, — устало вздыхает она.

Как несчастный Ленкин сын на очередном приёме у педиатра, когда его спросили: Рома, сколько ты видишь деревьев на этом рисунке? И он ответил голосом, полным усталости: — Я вижу их все.

— Так зачем? — переспрашивает Мариэль.

— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Наверно, хотела что-нибудь изменить в своей жизни.

— Получилось?

— Что? — дую там, где волдырёк содрался и ей щиплет. И она ойкнула, но терпит. Ну, настоящая дочь своего отца!

— Ну, что-нибудь изменить? Получилось?

— Не очень. Поднимай руки! Поворачивайся!

И проверив, не пропустила ли чего, я помогаю ей одеться.

Господи, как я всегда об этом мечтала: эти платьица, носочки, бантики. И эти маленькие ручонки, что обнимают так крепко, забравшись на колени.

— Ты придёшь ещё?

— Не знаю, Марусь, — целую её в макушку. Вдыхаю запах этих светящихся золотых кудряшек. Что-то знакомое. Детское, родное. Клубничное варенье? Жевательная резинка? — Можно мне так тебя называть? Маруся?